Его песни и судьба — символ русского рока, самого редкого и самого самостоятельного стиля советской рок-музыки.
Уроженец индустриального Череповца в Вологодской области, Башлачёв национальных мотивов набрался в родных селах своих родителей — там всегда проводили лето горожане первого поколения. Учился на факультете журналистики в Свердловске, единственном нестоличном центре советского рока.
Писал тексты для череповецкой группы «Рок-Сентябрь» — в рамках допустимого для коллектива, претендующего на статус филармонического. Сочинять и исполнять свое начал в 84-м; активно работал два года, оставив несколько десятков песен.
После уморительно-ёрнических сатир про советскую глубинку: «Слет-симпозиум районных городов» («Чужой жратвы не надобно — / Пусть нет, зато своя»), «Подвиг разведчика», «Степан Грибоедов», «Сегодня ночью дьявольский мороз» («Когда закружит мои мысли хмель / И «День Победы» я не доиграю»), Башлачев выдает манифест — «Время колокольчиков».
В страну, которая не Россия даже, а Русь — та, что «чудь начудила да меря намеряла», до него не смел зайти ни один гитарный автор. 24-летний череповчанин там запросто поселился. Он не «соединял рок с национальными традициями» — они для него были едины с самого начала. И когда «Звонари черными мозолями / Рвали нерв медного динамика», а тем более сейчас, когда поет-играет он сам.
И в груди — искры электричества,
Шапки в снег, и рваните звонче-ка!
Рок-н-ролл — славное язычество,
Я люблю время колокольчиков.
Таких бешено-азартных баллад одна за другой родилось несколько: «Уберите медные трубы, натяните струны стальные», «Лихо». Сквозь не имеющие равных башлачевские картины русской скверны и непутевости — «век жуем матюги с молитвами», «не продрать колтун на ресницах», «штопали на теле — к ребрам пришивали» — порой надежда проглядывает, чаще — горечь.
Всемером ютимся на стуле,
Всем миром на нары-полати.
Спи, дитя мое, люли-люли!
Некому березу заломати.
В рок-круги Москвы и Ленинграда новую звезду ввёл Артем Троицкий, и, уволившись из череповецкой газеты «Коммунист», Башлачев начал жизнь полуподпольного автора-исполнителя. Неистовые песни на столичных квартирниках оценили сразу — их сила и вера поражают. Тусовка прозвала самородка СашБаш. Дружа со многими питерскими музыкантами, а с Цоем даже работая в одной кочегарке, Башлачев оставался исключением.
Былинные «Ходил Ванюша», «Егор Ермолаевич», «Посошок», «Имя имен» — программные для автора, слишком неформатны даже для рок-клуба. Их бы записать с ансамблем, но ничего, кроме гитары своего создателя, они не узнают. Тонко-мелодичную «От винта» по шутливому прогнозу Троицкого должна была петь Пугачёва:
Ну, что ты, смелей,
Нам нужно лететь!
А ну, от винта —
Все, все от винта!
Но для эстрады, как и для театра (был концерт на Таганке), для газетной публикации (был концерт в «Литературке») Башлачёв тем более не сгодился. Стремительно отдав себя без остатка, он в последние полтора года почти не писал, редко выступал и в неполные 28 лет выбросился из окна ленинградской квартиры на проспекте Кузнецова.
Леонид Парфенов
=========
Егор Летов вспоминает про Александра Башлачёва:
«- Мне кажется, что это самый великий рокер из всех, кто у нас в стране был. Когда я первый раз его услышал, повлияло страшнейше. Не то, что повлияло, я от другого отталкивался и в музыке, и в текстах. От традиций английской "гаражной" музыки 60-х годов и от панка 80-х. А он к этому отношения не имеет. Он шел от русских корней, от русской словесности.
Причем замешано это было на принципе "треш", не в смысле "металлический", а это понятие такое на Западе, "помойка" называется, когда идет один рифф и на нем начинается монотонный словесный наворот, типа шаманства, который нарастает, спадает и т. д. И к этому он подошел как- то внутренне. Песня "Егоркина Былина" очень, глобальна. Вот в этом смысле он на меня очень сильно повлиял. Когда я его первый раз услышал в конце 1986 года, я очень удивился, как это можно так петь. Я тогда очень короткие песни, мелодичные, но злые и жесткие писал. А он занимался тем, что делал развернутые вещи минут на шесть, такой страшный поток сознания.
Страшный, очень яркий, режущий, агрессивный. То, что к эстетике не имеет никакого отношения. Я считаю, что до сих пор его не понимают.
Чем дальше, тем больше я нахожу что-то общее между ним и мной. Его можно понять, если находишь в себе то же самое, что и он находит. Я толком только недавно понял "Посошок". Это величайший человек, который был у нас.
Когда мы встретились, в 1987 году, он мне очень не понравился. Это был, убитый, совершенно разломанный, полностью уничтоженный человек, опустошенный совершенно. Я же тогда находился на пике энергии, то есть все еще верил, что можно что-то изменить, а он уже нет.
Я тогда обломался. Сейчас его понимаю.»
(Из интервью журналу «Периферийная нервная система», Барнаул, 1990 г.)
============
Дар зерна.
Юрий Сапрыкин.
Портрет Александра Башлачева идеально укладывается в рамку романтического мифа: жил быстро, писал по наитию, увел поэзию туда, куда та еще не ходила, кончил жизнь трагически. Пушкин, Маяковский, Высоцкий — продолжите этот ряд. Башлачев и сам жил с оглядкой на эту рамку, примерял на себя известный сценарий: «Неважно, когда семь кругов беспокойного лада / Позволят идти, наконец, не касаясь земли». Рок как жанр, к которому его приписывали, кажется по прошествии времени чем-то совсем случайным, незначительным по сравнению с роком как участью, которая над ним тяготела. Роком как даром — и неизбежной за него платой
В каком-то смысле все соображения о нем нивелируются огромностью и внезапностью этого дара. Подробности биографии или особенности версификации второстепенны рядом с самим фактом его присутствия, уже не мифологического, а физически ощутимого: как говорила критик Марина Тимашева, рядом с Башлачевым можно было «считать себя счастливым только потому, что этого человека видел и имел возможность его слышать». В этом присутствии смешаны поэзия, ум, энергия, харизма, секс, человеческие качества — судя по редким интервью, Башлачев был просто очень добрым человеком — но поразительное это явление не равно сумме слагаемых и никак не объясняется биографией.
Откуда все взялось? Читая его тексты по хронологии, всегда спотыкаешься о невидимый порог — вот здесь еще понятный парень, молодой журналист, со всеми свойственными времени общими местами — «О, как ты эффектна при этих свечах, / Смотреть на тебя смешно», и тут как будто включают прожектор на тысячу свечей: «Как эскадра в строю, проплывают корабли деревень / И печные дымы — столбовые мачты без парусов». К началу сентября 1984-го Башлачев — начинающий череповецкий бард, в середине октября он приезжает в Москву с двумя десятками песен, которые отталкиваются от бардовской традиции и русского рока и улетают куда-то в бесконечность. Дальше — полтора года ослепительного горения, и снова как будто щелкает выключатель: песни не пишутся, огонь гаснет, на записях с последних концертов кажется, что Башлачев отпевает себя. Какова природа этого огня? Зачем он появляется и уходит сам по себе? Почему за него приходится платить такую цену? Тайна, завернутая в головоломку, упрятанная в энигму.
В книге Льва Наумова «Александр Башлачев — человек поющий» — самом полном на сегодняшний день жизнеописании А. Б.— достаточно деталей, позволяющих трактовать это возгорание и угасание на уровне самой расхожей мистики. Башлачев сам был неравнодушен к подобным материям: на страницах то и дело появляются столбы света, звуки небесных труб, дурные знамения, какие-то мутные экстрасенсы. Хотя — как бы удивительна ни была его метаморфоза, она объяснима и без привлечения потусторонних сил, самой механикой поэтической работы: когда ты что-то делаешь со словом, слово что-то делает с тобой. Вопреки все тому же мифологическому представлению, поэзия Башлачева — не романтический полет, а почти научный труд: очевидцы вспоминают, что его черновики напоминали математические формулы, задавая метрическую схему, автор заполнял пустые клетки словами, высекавшими нужный звук и смысл. Разбирая слово на элементы, он уходил все глубже, к досмысловым фонетическим связям, к корням — и в морфологическом, и в сугубо почвенном смысле: его русскость проявилась в то же время и так же внезапно, что и его дар,— откуда-то из глубины слов. К каким-то вековым пластам боли, надежды, страдания и спасения, которые уложены в языке. Они начинают бить через его слова, как нефть из земли, раздвигают их семантическую определенность, выводят в даль, ширь, высь. Русь.
О чем, в сущности, песня «Время колокольчиков»? О том, что нас гнули, но теперь то мы разогнемся. В узкополитическом смысле это называется «национальным возрождением» — но Башлачев поет о чем-то более метафизическом: это не Русь, которая восстает «против кого-то», но Русь, которая раскачивает, словно колокол, саму себя. Разгоняет огненным ритмом вечные залежи лени, тоски, безысходности — и вырывается на простор. И снова тайна: песня написана в октябре 1984-го, самая глухая черненковщина, время «списков запрещенных ансамблей», какое возрождение, о чем это. Слово «русское» в эту пору, кажется, даже в журнале «Наш современник» боятся произносить. И вдруг — этот гимн «славному язычеству», как звук медленно сдвигающихся подземных плит, как обещание чего-то, что неизбежно произойдет.
Один из сквозных образов у Башлачева — зерно, со всеми понятными евангельскими коннотациями. Это и слова-дела-песни, которые ложатся в землю, чтобы дать добрые всходы, и судьба самого автора: взойти и созреть — «ведь тебя посеяли, да чтоб ты пригодился», быть перемолотым судьбой — «ох, потянуло, понесло, смело, свело меня / на камни жесткие, да прямо в жернова», попасть в замес и перебродить — «неси свое тесто да на злобное место, пускай подрастет на вожжах», стать хлебом, пищей, чем-то живительным и насущным — «преломлю хлеба румяные / да накормлю я всех тех, / кто придет сюда». Это понимание своей участи не как безнадежной обреченности — но как добровольной жертвы: лечь в землю, сбросить свою бренную оболочку, чтобы дать всходы, продолжиться новой жизнью где-то и в ком-то еще. Самоуничтожение во имя будущего преображения — «туда, где пирог только с жару и с пылу, где каждому, каждому станет светло». Обещание, которое слышится в этих песнях,— не в том, что их слушатель станет на полкопейки зажиточнее или на полшага свободнее, а в том, что все сгорит, очистится, переродится, слышишь, вообще все! Башлачев, наверное, был не до конца признан и не вполне понят, но трагедия не в этом — любые полумеры по сравнению с этим прыжком веры были недостаточны: что может дать перестроечная рок-инфраструктура человеку, который уже видит новое небо и новую землю,— пластинку на «Мелодии»? концерт на фестивале «СыРок»? публикацию в «Огоньке»?
Смерть Башлачева стала чем-то вроде ядерного взрыва, сопровождавшегося колоссальным выбросом энергии: она разворачивает весь русский рок к его идеям, приемам, образам, такое ощущение, что все вокруг — от Гребенщикова периода «Русского альбома» до московско-тюменского андерграунда 1990-х — дописывают песни за него. Этому повороту к корням недоставало одного неуловимого качества — башлачевской суггестии, проникающей радиации. Его не зря притягивали экстрасенсы, интересно, что одна из лучших ранних песен — «Грибоедовский вальс», шуточный скетч о том, как заезжий гипнотизер заставляет совхозного водовоза возомнить себя Наполеоном,— написана после концерта в Череповце тогда еще неизвестного Кашпировского. В песнях Башлачева есть этот гипноз — они, как мозговой имплант, проникают под кожу, начинают болеть внутри, требуют такой интенсивности переживания, от которой на автомате хочется сорвать стоп-кран. «Там, где ночь разорвет тревога, там, где станет невмоготу, вот туда тебе и дорога — наверстаешь свою версту». Все это, конечно, не очень совместимо с обычной (обыденной? обывательской?) жизнью: подобно герою песни про Степана Грибоедова, ты взаправду видишь небо Аустерлица, но потом неизбежно возвращаешься в родной совхоз.
Опыт встречи с Башлачевым — не Башлачевым-человеком, вплоть до последнего года жизни, судя по всему, он был простой веселый малый, шебутной, а с Башлачевым поющим — часто описывают как сочетание сильного восторга и не менее сильного страха. Это сочетание, которое, по Юнгу, характеризует опыт столкновения с нуминозным — какой-то высшей, назовем ее для простоты божественной, инстанцией. В этих песнях слышится если не вера, которая двигает горы, то очень сильное обещание — как формулировал это сам Башлачев в интервью Борису Юхананову, что мир может стать «для каждого таким прекрасным, какой он и есть на самом деле». Обещание такого рода, как неоднократно бывало в истории, наверное, и не могло исполниться — но всякий раз, когда доводится слышать голос Башлачева, начинает казаться, что оно не утратило своей сокрушительной силы. Оттого и болит.
Источник:
Журнал "Коммерсантъ Weekend" №16 от 22.05.2020
https://www.kommersant.ru/doc/4349383
===============
Александр Башлачёв — рок-бард, поэт ( 27 мая 1960, Череповец – 17 февраля 1988, Ленинград) – признанная легенда русского рока. За свою недолгую жизнь Александр написал чуть более сотни стихотворений, причём свои самые известные произведения создал в течение двух лет.
===============
В день смерти одного из культовых поэтов и музыкантов советской рок волны 80-х «Такие Дела» и Яндекс.Музыка попытались понять его место в пантеоне постсоветских культурных героев.
Специально для проекта «Башлачёв. 30 лет» Юрий Сапрыкин встретился в Леонидом Парфёновым, чтобы поговорить о наследии Башлачёва, его жизни и значении для современной России.
https://m.youtube.com/watch?v=dhV-a4bhGps
===============
Александр Башлачёв - "Время колокольчиков".
https://youtu.be/e0_YU2EEqKE
Долго шли зноем и морозами.
Все снесли и остались вольными.
Жрали снег с кашею березовой.
И росли вровень с колокольнями.
Если плач — не жалели соли мы.
Если пир — сахарного пряника.
Звонари черными мозолями
Рвали нерв медного динамика.
Но с каждым днем времена меняются.
Купола растеряли золото.
Звонари по миру слоняются.
Колокола сбиты и расколоты.
Что ж теперь ходим круг да около
На своем поле — как подпольщики?
Если нам не отлили колокол,
Значит, здесь — время колокольчиков.
Ты звени, звени, звени, сердце под рубашкою!
Второпях — врассыпную вороны.
Эй! Выводи коренных с пристяжкою,
И рванем на четыре стороны.
Но сколько лет лошади не кованы.
Ни одно колесо не мазано.
Плетки нет. Седла разворованы
И давно все узлы развязаны.
А на дожде — все дороги радугой!
Быть беде. Нынче нам до смеха ли?
Но если есть колокольчик под дугой,
Так, значит, все. Давай, заряжай — поехали!
Загремим, засвистим, защелкаем!
Проберет до костей, до кончиков.
Эй, Братва! Чуете печенками
Грозный смех русских колокольчиков?
Век жуем матюги с молитвами.
Век живем — хоть шары нам выколи.
Спим да пьем. Сутками и литрами.
Не поем. Петь уже отвыкли.
Долго ждем. Все ходили грязные.
Оттого сделались похожие,
А под дождем оказались разные.
Большинство — честные, хорошие.
И пусть разбит батюшка Царь-колокол
Мы пришли. Мы пришли с гитарами.
Ведь биг-бит, блюз и рок-н-ролл
Околдовали нас первыми ударами.
И в груди — искры электричества.
Шапки в снег — и рваните звонче
Свистопляс — славное язычество.
Я люблю время колокольчиков.
1984.
===========================
Приглашаю всех в группы «ПЕРЕСТРОЙКА - эпоха перемен»
«Фейсбук»:
https://www.facebook.com/groups/152590274823249/
«В контакте»:
http://vk.com/club3433647
======================
