"Я помню, в моей очень еще юной голове всё всплывало тогда одно сравнение – что, вот, середина 17-го века, Рим, идет суд над Галилеем, снаружи толпа сладострастно ждет приговора, и, вдруг, к этой толпе выходит главный инквизитор и говорит: «Есть мнение, что она, действительно, вертится!»
О том, какая полыхала буря чувств после доклада Хрущёва, какая была растерянность в народе, какое потрясение, возмущение и недоверие, у кого раскаяние, у кого ужас перед возможным наказанием, - я тогда не знала и не задумывалась над этим. Много позже мне стали известны интересные детали - в частности, из материалов историка Панкратовой, сохранившихся в архиве общества «Мемориал».
«Перед чтением Доклада, - писала академик Панкратова, - собравшихся предупреждали, что не будет ни прений, ни вопросов. После чтений не проводилось никакой раэъяснительной работы. Это вызвало недовольство и огромное количество самых разных вопросов, свидетельствовавших о большом смятении умов и крайнем возбуждении чувств».
Несчастная, честная Панкратова (к этому времени известная своим заступничеством за политзаключённых) взяла на себя непосильную задачу – разъяснять неразъяснимое. На ее лекциях в 1956 году в одном Ленинграде побывало 6 тысяч человек. Панкратова сохранила 800 записок слушателей (в основном, анонимных), из которых 135 включены в архив «Мемориала». Из этих записок видно, например, какая паника охватила преподавателей советской истории и марксизма-ленинизма. Вот несколько записок именно от них:
«Вы говорите о необходимости стремиться к объективному освещению исторических событий, а как же тогда понимать принцип партийности в изучении истории?»; «Что отвечать студентам техникума, которые спрашивают, были ли хоть какие-то «враги народа» настоящими врагами?»; «Выходит, что троцкисты и бухаринцы не шпионили в пользу Англии и Японии? А в школьных экзаменационных билетах они названы агентами иностранных разведок»; «Как теперь трактовать присоединение Прибалтики – как прогрессивное или как захватническое?»; «Была ли ликвидация кулачества исторической необходимостью?»; «Чем вызваны исторические ошибки в ваших собственных учебниках? Там цитат из Сталина, больше, чем из Ленина».
Были записки простодушные, например: «Можно ли теперь считать национальным героем Александра Невского?» или такая: «А Сталин знал, что делал, или заблуждался?». И одна особенно простодушная записка - без подписи, без знаков препинания и написанная печатными буквами: «Верно ли что есть указание об отмене антисемитизма?».
...На очередное занятие она пришла потрясенная, в чёрном платье, - с похорон одного из своих бывших учеников. Он вышел из института после чтения Доклада, поднялся к себе домой на шестой этаж и бросился в пролёт лестницы. Ходили слухи и о других самоубийствах среди молодёжи.
================
Если я ничего не путаю, это был апрель 1956 года, моего второго года учёбы в Политехническом институте. Утром объявили, что на сегодня занятия отменяются и всем комсомольцам в актовом зале будут читать доклад Хрущёва на ХХ съезде партии. В нашей группе был всего один некомсомолец – я даже помню его имя: Лёша Вяземский. Мы ему говорим: «Пошли, как-нибудь мы тебя проведем», и, вдруг, он отвечает: «Нет уж, комсомольцы, идите и пусть вам объяснят, что вы натворили». То есть, как ни смешно, именно он точно знал, о чем речь. Актовый зал в Политехнике – почти как во Дворце съездов. Сказать, что он был полон в то утро, это ничего не сказать. На всех подоконниках огромных окон сидели и стояли, по всем стенам, во всех проходах, на сцене, за кулисами. Случись пожар – всё!Читать доклад вышел незапоминающийся партработник, ответственный за идеологию. Правда, мне он запомнился, потому что незадолго до этого запретил петь в капустнике студенческую песню «но нигде таких пунктиров нету\ по которым нам бродить по свету». « Как, - говорит, - нету пунктиров?! Вам партия все дороги открыла». А тут вышел белый, как мел, и сразу: «... О культе личности вообще и, в частности, о культе личности Сталина». Так и сказал: «Сталина», не «товарища Сталина». И в зале мгновенно – мёртвая тишина. И до самого конца ни одного покашливания, ни звука. Любой театр бы позавидовал. Только когда он прочел, что «Сталин ввел понятие «враг народа» для физического уничтожения тех, кто был с ним не согласен», какой-то шорох раздался в зале, как будто у всех сразу мурашки прошли по спине.
К 1956 году я, в общем, была более или менее готова к сути сказанного (из откровений матери, бабушки и их друзей), но подробности, приведенные в докладе!!.. Словно речь шла о Гестапо. «Молодая гвардия» наоборот. Но ещё больше меня потрясло другое - что всё это сейчас говорилось со сцены, громко, уверенней с каждой минутой, словно читавший доклад партработник сам-то уже давно так думал. Его тон стал таким обвинительным, будто и он, и те, кто это писал, не имели ни малейшего отношения к разоблачённому злодейству.
Но всё равно - это был великий момент!
Читать полностью: https://www.svoboda.org/a/28510181.html
Продолжение: https://www.svoboda.org/a/28561179.html
