Вчера руководство МГИМО выступило с очередным комментарием по поводу ситуации вокруг профессора Андрея Зубова, уволенного в понедельник за критику действий России в Крыму. Вуз назвал позицию Зубова «резкой и оскорбительной», поведал о его условиях работы, «мягко говоря, без перегрузок» и напомнил, что в период работы профессора в МГИМО этот вуз закончили несколько его родственников. По мнению руководства университета, сотрудникам, которым претят внешнеполитические решения России, не место в дипломатическом вузе. Между тем за профессора Зубова готов вступиться Совет по правам человека при президенте РФ. Сам же Андрей ЗУБОВ заявил «НИ», что его увольнение – не произвол, а часть государственной политики.
– Как вы думаете, получится ли у президентского Совета по правам человека повлиять на руководство МГИМО?
– Я узнал об этом интересе Совета в отношении моей персоны косвенно: вчера вечером сын показал на сайте. К слову, я и сам в какой-то степени состою в этом Совете, потому что я был в комиссии по увековечению памяти жертв политических репрессий. Так что мы – коллеги. Но я не знаю, что из этого получится.
– В МГИМО не скрывают, что именно ваша позиция по Крыму стала причиной увольнения. Раньше было такое политическое давление на сотрудников?
– Не знаю касательно других преподавателей, но я никогда ранее ничего подобного не слышал. Единственное – меня несколько раз просили не упоминать, что я профессор МГИМО, когда я делаю заявления или пишу статьи на острые политические темы. Что я всегда и делал – просил журналы и газеты указывать меня просто доктором исторических наук, профессором, иногда – главным редактором двухтомника «История России. XX век». Это получалось не всегда, особенно во время прямых эфиров на телевидении или радио. Но это никого особо не волновало.
– То есть вуз такими методами, как сейчас, не действовал?
– Разумеется. Я думаю, моя история и вызвала такое волнение в обществе, потому что МГИМО пошел на беспрецедентную меру, я бы сказал – советскую. Так поступали с Пастернаком, Солженицыным, другими деятелями, которые высказывались против власти. Но после 1991 года над этим только смеялись. И вдруг охота на ведьм началась опять.
– По блогам ходит история лингвистки, которая пыталась устроиться в РУДН преподавателем немецкого языка. На собеседовании у нее спросили об отношении к крымским событиям и, услышав, что она осуждает политику России, с гневом отказали в должности. Началась некая кампания?
– Разумеется. Слова – «национал-предатели», «пятая колонна» – это же дикие понятия.
– По чьей воле ведется эта кампания?
– Она затрагивает много больше, чем вузы. Это, например, и средства массовой информации, которые закрываются или где насильственно меняется руководство. Все, что связано с миром идей, хотят поставить под жесткий контроль. Такова политика государства. Оно проводит идею осажденной крепости, на которую наступают четырьмя колоннами, а пятая находится внутри и может открыть ворота. В нормальном демократическом государстве этих идей не бывает: там, само собой разумеется, есть люди разных взглядов, члены разных партий, сторонники разных курсов развития страны. Есть радикальные, есть либеральные – это нормально. Но, когда существует одна истина, а несогласные объявляются врагами, речь идет о прямом нарушении Конституции, ее 13-й статьи (гарантия идеологического многообразия. – «НИ»). Это Оруэлл, это «1984».
– Общество сможет этому противостоять?
– Это зависит от нас с вами. Если мы все – люди, связанные с миром идей и понимающие опасность такого контроля, – выступим против, возмутимся, скажем этому «нет», то этого не будет. Например, если бы ректор РУДН и ректор МГИМО сказали, что не могут переступить законы России, подали бы в суд за давление, а все остальные их поддержали. Должны подавать в суд и средства массовой информации. Есть формы мирного сопротивления граждан произволу: сейчас тот самый момент, когда конституционная статья, гласящая, что граждане могут собираться мирно и без оружия, очень актуальна.
– Вы сами что будете делать дальше? Вам предлагали работу в Киевском университете…
– Разумеется, ни в какой Киев я не поеду, хотя с удовольствием прочту там отдельные лекции. Считаю, что вообще (а в наш нынешний момент – тем более) я должен оставаться в России и как профессор работать с нашей молодежью. А уж форма и площадка… С ними пока не совсем понятно, слишком мало времени прошло. Но будем думать, будем искать.
– Перспектива восстановиться в МГИМО вас прельщает?
– Я готов и совершенно спокойно к этому отношусь. Я люблю своих студентов. Они, как я знаю, хорошо относятся ко мне, выражают мне свою солидарность. Так что у меня нет мысли из гордости или обиды отказаться. С превеликим удовольствием буду работать. Но только на тех же правах, что и раньше: я свободный человек и высказываю свои взгляды так, как считаю нужным. Потому что, куда бы ни двигалась наша страна, мы себя должны вести как граждане свободной демократической России, а не поддаваться игре в «осажденную крепость».
http://www.newizv.ru/society/2014-03-27/199249-doktor-istoricheskih-nauk-andrej-zubov.html
==================================================================
Эля Колесникова
25 марта в 18:47 • отредактировано •
Я больше не работаю в МГИМО. Это из хорошего.
Из плохого. Мне довелось сегодня увидеть своими глазами то, что люди моего поколения знают только из мемуаров и/или воспоминаний родителей и людей их поколения.
Я пришла намного раньше начала моей лекции, чтобы успеть подать заявление об уходе. Зав его молча подписал. По его реакции я поняла, что он ждал этого. У меня был еще час, я ушла на улицу. Когда я вернулась и зашла на кафедру повесить в шкаф куртку, за столом сидел зав, лаборантка и две коллеги. Я поздоровалась. Собственно, я здоровалась только с этими коллегами, потому что зава и лаборантку я уже видела. Они не ответили мне. Не демонстративно, нет. Они просто продолжали сидеть так, будто они меня не видят и не слышат. Одну из них аккуратно оставим в сторонке: год назад я поймала ее на плагиате, у нее есть основания не пылать ко мне любовью (хотя до этого дня она здоровалась). А вот вторая всегда была приветлива; недавно попросила мою книжку, я принесла; она попросила дарственную надпись. Я не люблю этот жанр и не умею, но подписала книжку. Она сказала: "Буду внукам показывать". Про внуков, конечно, шутка, я понимаю. Но она просила книжку. И просила ее подписать. Сегодня она молчала. И вот тут-то я вспомнила это мемуарное знание: перешедший черту становится бесплотным призраком, фантомом, который никто не видит. Я не думала, что этим призраком стану я.
Я думала, что мне будет трудно прочитать эту последнюю лекцию. Но у меня получилось. Мне кажется, это была моя лучшая лекция за семестр. В конце лекциии я попрощалась со студентами и объяснила им, почему ухожу. Можно было сказать этим ребятам теплее, но слова застревали в горле. В общем, я только это и сказала: ухожу и мне было приятно говорить с вами. Мой лекционный зал на четвертом этаже. Я уже успела спуститься по лестнице на третий, а они всё еще хлопали. Они всё еще хлопали. Уже не мне, а пустому лекционному залу.
И вот тут впервые за всё это последнее время - с оккупацией Украины, салютом в честь аннексии, местными делами на работе, увольнением Зубова, стыдом и отчаянием, рождением нового страшного мира, в котором ждать помощи не от кого, - впервые я расплакалась.