Сюжет повести "озвучил" достигший своего пика страх интеллигенции перед хаосом и диктатурой.
Эта повесть издается в 15 странах и стала одним из бестселлеров времен перестройки.
Из откликов прессы: "Потрясающий сценарий советского коллапса", "Тайм". "Невозвращенец" Кабакова - это нечто, произросшее из антологий, включающее всю литературу антиутопий, от Хаксли до Оруэлла и Замятина", "Нувель Обсерватор". "Мистер Кабаков один из первых горбачевских удачников, писатель, чья профессиональная жизнь переменилась, когда советский лидер положил конец многим ограничениям самовыражения" - это "Нью-Йорк Таймс".
============
Предисловие Константина Щербакова:
Киноповесть Александра Кабакова «Невозвращенец» - антиутопия, род ли- тературы для нашего читателя непривычный. Только сейчас мы прочли Замятина, Оруэлла.
Конечно, литература не влияет на реальность впрямую, но вот о чем вдруг подумалось: если бы эти книги были прочитаны раньше, если бы содержащиеся в них предупреждения были услышаны, быть может, что-то в нашей недавней реальности сложилось бы иначе - гуманнее и разумнее.
Способность пережить в воображении ужас, апока- липсис дает силы ему противостоять, уменьшает возможность того, что нечто подобное может случиться в действительности. Это важно понять и применительно к киноповести, которая предлагается вашему вниманию.
Сколь бы пессимистичной ни казалась на поверхностный взгляд позиция автора «Невозвращенца», речь здесь может идти никак не о безнадежности, а о жестком и трезвом предупреждении. О том, что может произойти, если нам не удастся справиться с существующими в на- шем обществе деструктивными, антиперестроечными процессами. Преду- преждении об опасности, не считаться с которой мы не имеем права, которую должны исторгнуть, изжить.
Вспоминаю в этой связи фильм Константина Лопушанского «Письма мертвого человека», рассказывающий о страшных последствиях атомной войны. Он не о том, что атомная война неизбежна. Он о том, что каждый - каждый! - должен осознать угрозу и сделать все, что в его силах, чтобы катастрофы не произошло.
«Невозвращенец» Александра Кабакова о том, что перестройка - это, быть может, наш последний шанс, и мы не имеем права его упустить.
============
Литературный аудиопортрет. Писатель Александр Кабаков
https://archive.svoboda.org/programs/cicles/writers/kabakov.asp
==============
Газета "Коммерсантъ" №100 от 11.06.1999, стр. 1
10 лет писателю
10 лет назад, 12 июня 1989 года, в шестом номере журнала "Искусство кино", вышла повесть Александра Кабакова "Невозвращенец". Произведение нашумело в СССР, а также, будучи переведенным на различные языки, еще в двадцати с чем-то странах. После чего слово в слово сбылись помещенные в текст повести предсказания Кабакова: саперными лопатками разогнали демонстрацию, перестройка потерпела крах, случился путч, развалился СССР, а на его территории начались гражданские войны...
В настоящее время писатель-пророк АЛЕКСАНДР КАБАКОВ трудится спецкором издательского дома Ъ и принимает поздравления с юбилеем. По случаю которого он и дал интервью ИГОРЮ Ъ-СВИНАРЕНКО.
Промолчи — попадешь в стукачи
— Саша! Как тебе в голову пришел столь странный для 89-го года сюжет?
— Это было в 1988 году. Я тогда работал в газете "Гудок" редактором отдела информации. И вот вызывают меня однажды в отдел кадров, а там в кабинете двое мужчин, один помоложе, другой постарше. Они начали меня вербовать. Все. С этого места читай "Невозвращенца".
— То есть это репортаж?
— Фактически репортаж. Я там даже сохранил имена-отчества этих людей, только поменял их крест-накрест. И портретное сходство сохранил. Один такой пухлый, молодой, а другой худой, с чеканным лицом, этакий человек с плаката. Они потом еще несколько раз приглашали меня на встречи в гостиницу "Интурист", в "Центральную", где у них были служебные номера. Это все у меня там описано с небольшим гротеском, с очень небольшим преувеличением. Ну, одежда их превращается в форму НКВД... А то, что они в книге несли чушь, они и так несли чушь.
Они объясняли, что если я советский человек, то должен иметь совесть. Напомнили мне, что я ездил за границу, встречался с там с нашими эмигрантами, что у меня есть знакомая датская журналистка, так вот она работает на спецслужбы... Мы ж, говорят, не призываем тебя стучать на своих, а просим выполнить долг патриота и помочь разоблачению вражеского агента. Я мямлил, что у меня не получится. Я прикидывался Швейком.
— А эта датчанка, она действительно работала на спецслужбы?
— Меня это не интересовало. А если б действительно работала, то мне оставалось только молча пожать ей руку. Ведь я же был противник существовавшего в этой стране строя. И все, что его подрывало, было мне близко, я это приветствовал. Потом тот строй рухнул.
— А было страшно, что на тебя "наехал" комитет?
— Мне было действительно не по себе. Они меня пытались запугать. Я даже, помню, советовался с отцом.
— Полковником ракетных войск Абрамом Кабаковым...
— Да. К тому времени давно уже отставным. Отец сказал: "Кончай с ними играться. Эти не те люди, с которыми можно играть. Нет, значит, говори им 'нет'. Все". Я сказал "нет". Тем более что свой интерес к их методам работы я удовлетворил. И уехал в отпуск — писать про них эту повесть. О чем их честно предупредил перед отъездом.
Эта повесть была мне нужна по двум причинам. Во-первых, я не читал в русской советской литературе ни единого художественного описания процесса вербовки.
— А Солженицын?
— Так то в лагере. А про вербовку на воле — это я первый. Кроме художественной задачи, я перед собой ставил и практическую: отмазаться. Чтоб они, вымещая неудачу, не записали меня в стукачи. Как это они сделали со многими людьми.
Предчувствие гражданской войны
Ну вот. Будучи сотрудником "Гудка", я получил комнату в пансионате железнодорожников в поселке городского типа Затока, под Одессой. И вот там, под пение Пугачевой и запах дуста, которым посыпали розы, сидя на балконе, я за 20 дней написал 75 машинописных страниц — почти без помарок. Я туда с собой брал портативную машинку Rheinmetall, ну знаешь, у нее еще футляр серенький в белую точку, как у дорогих саксофонов.
— И все же, как ты все угадал?
— Ну если ты интересуешься насчет трех источников и трех составных частей, то это вербовка, известное сочинение Оруэлла "1984" и предчувствие гражданской войны.
— Да, теперь все говорят: "Мы все знали наперед!" Но у тебя одного есть справка... А как это предчувствие, интересно, выглядело, какое оно было и откуда?
— Я тогда домой с работы ходил пешком через Пушкинскую площадь. И останавливался возле кафе "Лира", где все время шли митинги. Стоял, рассматривал и слушал. Слушал, слушал и догадался, что 90% нашего населения психически нездорово.
— Да ладно! Так много?
— Может, я преувеличиваю процент, может, у меня специфическое общение... Может, я принимаю за психическое нездоровье просто малую образованность и связанную с этим склонность к гиперболам. Умственная отсталость, воинствующее невежество, экспансивность... Все вместе это называется желанием изменить мир. Это когда человек абсолютно не понимает мир и мир для него — враждебная загадка... И еще я увидел лютую ненависть граждан друг к другу. Я тогда подумал, что если в руки этим людям попадут автоматы...
Да. Значит, приехал я с рукописью из Затоки и прибег к устному самиздату. А именно собрал литературных приятелей дома — Игорь Иртеньев, Юра Арабов (приятно сейчас называть его Юрой, после Канна-то)... Кто еще? Боря Гуреев, Дима Попов, киновед, он сейчас живет в Германии...
Закончил я читать, и тут Володя Эфраимсон (сейчас в Америке) говорит: "Ну, Сань, ты даешь! В разгар гласности написать непроходняк, это ж надо!"
Я сам понимал, что непроходняк. Там же был Горбачев и крах перестройки. Я и не мечтал это напечатать.
Но Дима Попов забрал у меня рукопись и отдал своему начальнику по "Искусству кино", Константину Щербакову. И тот ее, к общему офигению, лично протащил через цензуру!
— А как ты угадал, что стрелять в Москве будут именно в 93-м?
— Роман Виктора Гюго "93-й год" в свое время произвел на меня такое впечатление, что действие своей повести я перенес в 1993 год. Только поэтому, уверяю тебя. И я пытался представить, как же будет выглядеть гражданская война в Москве.
— Да... ты тогда почти точно угадал фамилию главаря путчистов — Панаев.
— За это спасибо цензуре. Она потребовала изменить фамилию диктатора Гончарова — чтоб не было созвучно с Горбачевым. Цензоры не просто понимали литературу, они понимали авторский замысел! Подсознательный замысел! Так сегодня уж никто больше не читает. Я и поменял Гончарова — ну, Гончаров, Скабичевский, Панаев — на Панаева.
— А какой еще вклад цензура сделала в твое произведение?
— Выкинула описание большого котлована на месте Мавзолея и маленьких ямок у Кремлевской стены. На которое меня вдохновил Марк Захаров, потребовавший немедленно закопать Ленина.
Что слава — яркая зарплата...
— Вот вышел журнал и началась слава, так?
— Раньше! Еще до публикации рукопись, отксеренная, пошла гулять. Попала на "Ленфильм", где по моему "Невозвращенцу" сняли чудовищный фильм.
— Хемингуэй тоже был недоволен экранизациями себя.
— Только это меня и утешало.
А через полгода мне позвонил Оливер Стоун.
— Сам Стоун?!
— Ну, его агент. Стоун тоже захотел снять фильм по моей повести; как раз "Невозвращенец" вышел по-английски. Но было уже поздно, я подписал договор с "Ленфильмом". Это самое трагическое, что связано с "Невозвращенцем". Да... Значит, получил я тогда в редакции десять авторских экземпляров, привез домой, а вечером уехал в Париж. По частному приглашению. Там меня нашли французские репортеры и взяли интервью как у автора прогремевшей в России повести — чему я очень удивился.
— Ты — славен и богат, денег полно...
— Деньги уже были, но менять же можно было только 500 рублей, ты все забыл! Так что дальше "Тати" я не ходил тогда. Я даже не в "Тати" покупал, а вокруг, там типа ларьки.
Вернулся в Москву — звонок из Парижа: хотят у меня купить мировые права на повесть, предлагают шесть тысяч франков. Тысяча долларов, бешеные деньги! — если кто помнит 1989 год. Я... по совету сведущего человека — французский родственник, журналист — отказываюсь. Они через десять минут перезванивают и предлагают в десять раз больше. Тогда согласился.
— Чем ты можешь объяснить тот успех?
— Как тогда верно сказал Гребенщиков про какую-то успешную рок-группу, которую хорошо приняли в Финляндии: "Ребята, это не вы поете, а Горбачев". Не буду преуменьшать, я думаю, что за меня процентов на 30 спел Горбачев, если не больше. Россия была дико в моде. Я возник на гребне моды. Должен сказать, что одновременно со мной переводили троих наших, с такой же или почти такой же интенсивностью. Виктора Ерофеева с "Русской красавицей" (секрет успеха был в том, что красавица — русская), потом еще "Одлян" (чернуха про детскую колонию) и Светлану Алексиевич с ее "Чернобылем".
— То есть они туда, на Запад, взяли самые смачные русские позиции: зона, Чернобыль, русские женщины и...
— ...и будущее этой сумасшедшей страны. Думаю, кроме всего прочего, их в повести привлек диалог между персонажами — насилием или ненасилием решать проблемы.
И вот началось то турне. Меня пять месяцев возили по странам, где вышла книжка. Германия, Франция, Англия, Дания, Норвегия...
— Ты тогда увидел, съел, выпил все, что хотел?
— Да, увидел, съел, выпил... Пожил. Мы с женой очень хорошо провели время. Тогда меня еще все интересовало. Я привык к нормальной хорошей жизни. Привык, что можно запросто вечером сесть в поезд, в обычный второй класс, и из Мюнхена поехать ночью в Париж. Захотелось в Лондон съездить — поехал... И это все в 1990 году!
— Ты тогда стал богатым и знаменитым, бросил газетную службу, чтобы блистать.
— Да, я решил, что раз я теперь знаменитый писатель, то на жизнь мне хватит, причем на какую жизнь! Так что я уволился из "Московских новостей". Меня торжественно проводили, выпили хорошо... Я один из первых в Москве получил пластиковую карточку! Но после я понял: мне просто казалось, что я богатый. Я потом увидел столько людей, которые были по-настоящему богаты, о богатстве которых я раньше просто не знал!
— Теперь знаешь?
— Теперь все знают...
Я довольно долго жил в Париже. На радио "Свобода" я много выступал, почти как штатный сотрудник, с комментариями — долбал все. У меня в городе появились свои любимые места. Меня там знали. Бывает, даже теперь приедешь в Париж, зайдешь в любимое кафе La Palette, это на Левом берегу, а там спрашивают: "Что ж вы к нам давно не заходите?" — "Да вот,— отвечаю, — дела". Они не догадываются, что я просто на три дня в Париж заехал.
И тут в Париж приехал Егор Яковлев, мы встретились, и он велел мне по возвращении в Россию выходить на работу. Я послушался его и вернулся на работу. И надо сказать, что за это я ему благодарен. На что б я тогда жил, если б не он? Деньги-то быстро исчезли! За эти годы и куда большие деньги у людей успевали исчезнуть... А когда-то я мог купить "Ягуар"...
Все сбылось, ну и что?
— Ты ожидал, что народ так удивится этой книжке?
— Нет, я ничего не ожидал. Но повесть сразу нашумела, потому что все испугались.
— Когда стало ясно, что твои пророчества начали сбываться, ты можешь обозначить момент?
— А когда в Тбилиси применили саперные лопатки — тогда все руками замахали. Оказалось, это пророчество, и оно стало сбываться! Это страшно добавило шуму, разных интервью.
Но уж, правда, ни новых денег, ни славы.
Немало говорили в том духе, что-де "повесть не Бог весть каких литературных достоинств, она интересна разве только в политическом смысле". А на самом деле повесть заметили еще тогда, когда ничего не сбылось! Вот был анекдот про писателя, который прозаик. "Про каких таких про заек?" А я как бы писатель-пророк. "Про какой такой, на фиг, рок?"
— А ты сам удивился, когда сбылось?
— Отчасти да. Человек — орудие. И я, как верующий человек, не могу думать иначе. И любой, кто всерьез задумается о происходящем, он поймет, что это не он живет, это им живут.
Жизнь после славы
— А после такого мирового успеха как дальше жить? Как ты дальше после этого зажил?
— Понимаешь, перешибить первый успех очень трудно. Что ни напиши, ничего не считается. Никто этого не оценит. И у тебя начинается чудовищный кризис... Это не упрек, просто так устроена человеческая цивилизация.
— Вот и Гоголь сжег второй том...
— Не хочу ни с кем мериться, но... Взять такую выдающуюся фигуру в истории русской жизни этого века, как Александр Исаевич Солженицын. Вот написал он "Ивана Денисовича" и "Архипелаг". После этого он мог написать последовательно "Илиаду", "Ромео и Джульетту", "Евгения Онегина", потом "Войну и мир", потом "Шинель" — все не имело бы уже никакого значения, он остался бы автором "Одного дня Ивана Денисовича" и "Архипелага". Он живет, пишет, и пишет лучше...
— И ты тоже стал лучше писать?
— И я лучше. Более того, что я написал до "Невозвращенца", то тоже лучше, но это понимает десяток глубоко литературных людей. Тут ничего не сделаешь, это клеймо.
— И от этого ваш брат писатель спивается...
— Да... С этим нельзя сделать ничего.
— А ты думал, что напишешь столь же громкие книги, как "Невозвращенец"?
— Нет. В ранней молодости у меня была единственная мечта — хоть что-нибудь написать и напечатать. Так эта мечта давно сбылась, мне жаловаться не на что...
— Тебе, наверное, часто говорят — какой же ты умный!
— Сейчас уже реже.
— А каковы ваши творческие планы?
— Пишу новый роман, очень большой. Несмотря на то что с кино мне сильно не повезло, что я дал себе зарок никогда больше с кино не связываться, я опять ввязался и занимаюсь новым фильмом по моему сценарию.
Успокойтесь, все кончится хорошо
— Саша! Предскажи что-нибудь, пожалуйста. Ты же писатель-пророк, у тебя ведь получается! Скажи, что будет дальше!
— Нет, я ничего не предсказывал, все вышло нечаянно. Но мне кажется, что и России, и Северной Корее, или Ираку, или Кубе — всем путь один.
— В смысле — расстрел Белого дома, мечта об импичменте, "семья"?
— Нет, я про хорошее — про коммерческие ларьки, супермаркеты, пепси-колу. Свобода в земной жизни придумана не нами. Ее учредил Господь, он завещал людям не отнимать друг у друга собственность, не убивать друг друга, живет человек — пусть себе живет (извини за такой вольный пересказ заповедей). Этот Божий порядок личной свободы отменить нельзя, его только можно на время, ненадолго приостановить — как у нас или в Германии. Ким Чен Ир, Кастро, Зюганов — все это не имеет значения. Все наладится...
Это моя надежда, а не предсказание — я ж не баба Ванга.
==============
Кабаков А. Невозвращенец. Одесса: ТПП «Вариант», 1990.
Аннотация издательства:
Антиутопия «Невозвращенец» сразу после публикации в журнале «Искусство кино» стала едва ли не главным бестселлером года. Тёмная, истерзанная гражданской войной, голодная и лишённая всяких политических перспектив Москва 1993 года… Главный герой, пытающийся выпутаться из липкой паутины кагэбэшной вербовки… Небольшая повесть как бы фокусирует все страхи и недобрые предчувствия нашего смутного времени.
Сенсационный успех «Невозвращенца» уже успел пересечь границу — за спектаклем, поставленным на радио «Свобода», последовали перевод повести практически на все европейские языки и публикация её в тринадцати странах. По повести, кроме того, сейчас снимается фильм.
Книгу можно прочитать тут: https://www.facebook.com/groups/152590274823249/posts/3278074645608114/
==================
Приглашаю всех в группы
«Эпоха освободительной Перестройки М.С. Горбачева»
«Фейсбук»:
https://www.facebook.com/groups/152590274823249/
«В контакте»:
http://vk.com/club3433647
==================
