Портрет Михаила Горбачева. Картина Андрея Мягкова «Распятый Христос».
Андрей Мягков
История одного портрета
«Быть знаменитым – некрасиво…».
Не в юные годы дошла до меня эта глубина. Хотя читано было в дет-стве.
И захотелось так же хлестко: «Пошлость – это когда с пафосом об очевидном».
Например: «Горбачев – ярчайшая страница российской и мировой истории».
Банально до пошлого - хоть и правда.
А уж признаваться в любви или делать презенты знаменитости, если это не близкий друг и не родня, – пошлость в квадрате, чуть ли не нару-шение одной из христианских заповедей. Сказано ведь: не прелюбодей-ствуй.
Честно говоря, у меня и в мыслях никогда не было писать портрет политического деятеля. С чего бы вдруг? Были Герасимов с Налбандяном. Есть неповторимый Шилов с его фотографической скрупулезностью… И что, куда конь с копытом – туда и рак с клешней? Глупо.
Изменил же я своим мыслям по двум причинам.
Во-первых, от безудержного желания внести свою посильную лепту в происходящий в стране исторический надлом. Шел 1991 год, политиче-ский театр абсурда по кличке ГКЧП только что показал по телевидению свой печально известный спектакль на музыку П.И.Чайковского. Ситуация в стране висела на волоске. А так называемый «народ» по своему обыкно-вению безмолвствовал в силу, видимо, того, что от него никогда ничего не зависит. И тоскливое чувство беспомощности толкнуло меня на отчаян-ный, граничащий с безумием шаг – взяться за кисть.
Это, во-первых.
А во-вторых: как еще артист разговорного жанра может выразить свое отношение к моськам, поднявшим голос на Слона, - если не грудью на амбразуру или в прорубь очертя голову?
Звонко натянул холст на подрамник, достал краски…
Мысль предложить Михаилу Сергеевичу принять участие в моей ак-ции в качестве натурщика я отбросил сразу же. Подумалось: это может от-влечь Президента от дел государственной важности. Тем более что к тому времени у меня уже накопился некоторый опыт написания портретов по памяти – я тренировался на родственниках и близких друзьях. Правда, теплые, незамутненные интригами отношения с ними после знакомства с моим творчеством в большинстве случаев шли на убыль. Особо ранимые, по слухам, готовили обращения в судебные инстанции с требованием при-влечения меня к ответственности за оскорбление личности. Деликатнейшая же теща моя сказала однажды, стоя перед пахнущим свежими красками портретом дочери: «Ты знаешь, Асенька, мне кажется, он тебя не очень любит».
Но о результате и возможных последствиях я тогда не заботился, справедливо полагая, что выбор героя художественного произведения ис-ключительно прерогатива автора. На дворе, слава Богу, не 37-й, и не кто иной, как сам Горбачев сделал все, чтобы даже злостные заблуждения ра-ботников творческого труда не служили поводом к принудительному их переселению в районы Крайнего Севера.
Не буду пересказывать ни сюжетно-содержательную, ни живописную сторону портрета – с этим, надеюсь, в недалеком будущем желающие смо-гут ознакомиться в каком-нибудь Прадо или, на худой конец, Лувре (шут-ка!).
Скажу только: в результате портрет автору понравился, что случа-лось до этого нечасто.
ИИСУС ХРИСТОС, КРОВЬЮ СВОЕЮ ТРОЕКРАТНО ОТМЕЧАЯ, БЛАГОСЛОВЛЯЕТ ГЕРОЯ НА СПАСЕНИЕ ЗЕМЛИ ОТ НЕОТВРАТИМО ГРЯДУЩЕЙ ОПАСНОСТИ, ЕСЛИ НЕ СКАЗАТЬ – ГИБЕЛИ.
Ни больше, ни меньше. Так мне казалось тогда.
Так кажется и теперь.
Портрет занял свое скромное место в квартире создателя, а немного-численные посетители получили возможность любоваться своеобразием авторской манеры и радоваться, что на этот раз не их лики взбудоражили фантазию художника.
Дальнейшие события развивались следующим образом.
Олег Николаевич Ефремов отмечал свое 65-летие. Моложавый, под-тянутый, красивый – живой. Приглашенные – почти все «свои», мхатовцы, человек двадцать-двадцать пять. Из «чужаков» только, видимо, самые близкие: Лакшин Владимир Яковлевич, Рощин, Гельман, Ульянов…
И Михаил Сергеевич с Раисой Максимовной.
Приличествующая присутствию высоких гостей застольная чопор-ность, на удивление, не затянулась: Горбачев быстро взял бразды правле-ния юбилеем в свои руки, доказав, что любой президент где-то в глубине души обязательно немножко тамада. Шутки, тосты, здравицы со всех сто-рон цветочным развалом посыпались к телу бедного Олега. Юбиляр ведь – что покойник: о нем или хорошо, или ничего.
Вскоре, впрочем, о Ефремове, по его просьбе, забыли. Общество разделилось по интересам.
Центром всеобщего внимания вспыхнула незабвенная Раиса Макси-мовна, неподражаемая в тот вечер в своей улыбчивости и элегантной про-стоте. Ее в театре уважали, даже, можно сказать, любили. Поэтому арти-сты и особенно артистки в несвойственной для них искренней манере напе-ребой старались развеселить первую леди страны и снять возможный, в связи с недавней деинаугурацией Президента СССР, стресс. И хотя в пове-дении Горбачевой нельзя было углядеть даже намека на последствия не-давно пережитого, всем хотелось сказать ей что-то успокаивающее, доб-рое, приятное.
Тут-то и сказалась природная склонность к откровениям Анастасии Вознесенской. Будучи страшно далекой от политики, но, очевидно, испы-тывая жгучую необходимость смягчить бестактность политических нуво-ришей, она поведала Раисе Максимовне о том, как в ее семье уважают и ценят Михаила Горбачева, как благодарны ему за все на благо страны сделанное.
«Так любят и поклоняются, – похвасталась, – что даже вот муж мой – не художник, казалось бы, а туда же: написал его портрет. По-моему, – гениально!».
Раиса Максимовна заинтересовалась.
А уж когда темперамента непредсказуемого Ия Савина привлекла к этому откровению подруги внимание самого Горбачева, присовокупив еще и свое пиететное отношение к художественным упражнениям автора портрета, заинтригованная высокая чета потребовала: «Хотим видеть!»
Ну что ж, видеть – так видеть.
На том и порешили.
Трудности, с течением времени чуть было не оказавшиеся непреодо-лимыми, начались на следующий день.
«Видеть» – это понятно. Даже, если быть до конца откровенным, – приятно.
Но – где? ГДЕ?
Самое естественное, казалось бы, у себя дома.
Но это только на первый взгляд.
Кутузовский проспект – не худший район столицы, даже по амери-канским меркам – не окраина Гарлема. И все же, когда я представил себе, что для попадания в квартиру высоким гостям придется, как минимум, преодолеть подъезд, воспользоваться кабиной лифта и ступить на лестнич-ную площадку, невольно подумалось: зачем пугать хороших людей?
Итак, дом – отпадает. Надо искать нейтральную территорию. Театр?
Но, позвольте, то, что начинается с вешалки, – не выставочный зал. Да и демонстрация портрета в помещении государственного учреждения невольно претендует на какую-то дополнительную значимость, повышает статус мероприятия, возводит его в ранг явления…
Плохо.
Что делать? Или, дабы избежать ненужных революционно-демократических ассоциаций, поставим вопрос иначе: как быть?!
Шутки – шутками, но положение почти безвыходное.
Можно, конечно, обнаглеть и напроситься в гости. Пригласите, мол, к себе домой, и мы вам покажем все, что хотите. Но…
Во-первых, будем уж откровенны, показывать особенно нечего: это не «Портрет Воллара» Пабло Пикассо и тем более не врубелевский «Де-мон поверженный».
А во-вторых, отнюдь не очевидна реакция на увиденное высочайше-го партийного руководителя, воспитанного, по всей видимости, на образ-чиках комплиментарной живописи.
Можно и с лестницы загреметь.
И тогда в голову приходит, не скажу – гениальная, но по простоте своей близкая к этому понятию мысль: портрет не показать, а ПОДАРИТЬ.
И действительно, бескорыстный акт этот можно осуществить где угодно – на улице, в метро, в трамвае любого маршрута, в Горбачев-Фонде, наконец. А уж там – нравится, не нравится… Дареному коню в зу-бы не смотрят.
Гора с плеч!
…В условленный день и час на двух машинах подруливаем к извест-ному дому на Ленинградском проспекте. Состав: инициатор пополнения живописной коллекции семьи Горбачевых – Настя Вознесенская; техниче-ский исполнитель акции – зам. директора МХАТа Ирина Корчевникова; любопытствующий свидетель происходящего – артист Вячеслав Жолобов и я, грешный.
Заметно волнуются все: автор в силу пресловутой ранимости работ-ников творческих профессий к оценкам их труда, остальные – из чувства глубокой солидарности.
Михаил Сергеевич – человек с высшим университетским, увлекаю-щийся театром, живописью, музыкой… Во МХАТе он не пропустил ни одной ефремовской премьеры.
Говорят, после посещения спектакля «Дядя Ваня» на следующий день, 7-го ноября, на трибуне Мавзолея он делился впечатлениями от уви-денного с соратниками по партии. Один из них спросил: «Михаил, а что означают эти буквы – МХАТ?» Горбачев помолчал и грустно ответил: «Московская Хоккейная Академия Трудящихся». Это – говорят…
А вот на спектакле «Горе от ума» действительно был случай… Мне там поручена роль Репетилова – приспособленца, перевертыша и хвасту-на. И у этого персонажа в одном из монологов среди прочего есть строки: «В Камчатку сослан был. Вернулся – алеутом. Ну, русский человек не мо-жет быть не плутом».
И вот однажды, когда на спектакле присутствовали Горбачевы, – то ли из желания как можно ярче подчеркнуть поразительную современность пьесы, то ли от актерского тщеславия в расчете на реакцию публики, или еще из каких более низменных свойств человеческой натуры, но текст сво-его героя я изменил, сказав: «В Камчатку сослан был. Вернулся – демо-кратом». И, чтобы не лишать строфу поэтической выразительности, доба-вил: «Ну, умный человек не может быть не хватом».
Зал, как и ожидалось, зашелся хохотом и бурными аплодисментами – ассоциация возникла недвусмысленная: за окном был самый разгар того времени, когда партийные функционеры спешно переодевались в демокра-тические одежды.
Каково же было мое изумление, когда после спектакля, поздравляя участников, Михаил Сергеевич сказал: «Но только, Андрей, по-моему, Грибоедов написал «алеутом» и «плутом», а это уж ты на потребу дня про «демократа» сказал. Я не прав?».
Текст тогда еще Генерального секретаря КПСС привожу, к сожале-нию, не дословно (за смысл ручаюсь). Но вот последнее – «Я не прав?» – до сих пор, как вчера сказанное, в ушах звучит и поражает не меньше, чем знание наизусть стихотворного текста комедии.
Не принято было сомневаться партийным бонзам. А уж цитировать по памяти поэзию – это вообще из области черного юмора.
Но вернемся на Ленинградский проспект, в Фонд Горбачева. Мы остановились на том, что все прибывшие со злополучным портретом за-метно волновались.
Мне показалось, что и Михаил Сергеевич в этом смысле не был ис-ключением. В его преувеличенно радостном многословии в первые мину-ты встречи так отчетливо просматривалась неуверенность в себе, даже, может быть, робость, что невольно подумалось: «Господи, да Горбачев ли это? Весь мир свидетель умения этого великого политика быть мягким, жестким, гневным и печальным, грозным, беспощадным, веселым, рубахой парнем – любым, в зависимости от обстоятельств. И вдруг…».
Позже я попытался объяснить для себя этот феномен. И, кажется, по-нял…
Представьте себе короля, волею случая вынужденного принимать делегации в пристройке для челяди. Или Пеле, играющего в футбольной команде четвертой лиги российского дивизиона. Или мировой известности ученого с протянутой рукой на паперти собора.
Он, Горбачев, извинялся за примитивность поступков нового руко-водства России, лишившего его Фонд здания, скрывал перед нами свой стыд за отношение этой власти к себе – признанному миром лидеру, лау-реату Нобелевской премии.
Кофе, конфеты, печенье… Минут сорок Горбачев «не замечает» установленного носом в угол, как за провинность, портрета. Говорим о политике – какой хотелось бы видеть Россию. О театре в широком смысле слова и о МХАТе в частности. Об Олеге Ефремове – неистовом изгое, до конца жизни стоявшем в первых рядах миссионеров, призванных качнуть в сторону «ясно» тоталитарный маховик размером в 1/6 часть земного шара.
Говорим о любви.
О Раисе Максимовне.
О Женщине – средоточии Прекрасного в недружной семье homo sapiens…
А дальше произошло непонятное.
Горбачев неожиданно встал, оборвав себя на полуслове, быстрым шагом подошел к портрету, сдернул холщовое покрывало…
Впоследствии объяснить спонтанную импульсивность этого поступка я пытался не единожды и всякий раз приходил к выводу, что старания мои приблизительны, путаны, поверхностны, а потому – малоубедительны. Напомню лишь банальную истину: воспринимать что-либо не менее слож-но, чем создавать – затрата энергии адекватная.
Открытость к восприятию – привилегия незаурядной личности.
Я не видел его лица – он стоял к нам спиной…
Пауза…
Знаменитые мхатовские паузы – детская забава по сравнению с этой игрой в молчанку.
Вечность канула в Лету.
Все эти годы я самолюбиво недоумевал: почему(!) так (!!) долго(!!!)?
И, наконец, понял: именно столько времени понадобилось очень де-ликатному, интеллигентному человеку, чтобы подобрать слова, не обид-ные для автора.
В этой мысли я утвердился окончательно еще и вот почему.
Когда все закончилось, когда уязвленное самолюбие мое было ча-стично вознаграждено крепким рукопожатием и последовавшим затем по-целуем воплощенного в реальность героя моего холста, когда мы с женой сели в машину марки «Жигули-2107» цвета «форель» и я повернул ключ зажигания, Вознесенская спросила в свойственной ей откровенной манере: «А не кажется ли тебе, что идею картины можно определить как…». И она процитировала весьма популярную в ортодоксальных слоях общества по-говорку.
Я с криком «а-а-а-а!» и словосочетанием, которое в печатных изданиях обычно заменяется на «черт подери!», схватился за голову и так, не касаясь руля и не соблюдая знаков дорожной безопасности, довез люби-тельницу русского фольклора до дома.
Как можно понять, трезво для меня этот день не закончился.
P.S. Прошли годы. Недавно я узнал, что злополучный портрет до сих пор висит в доме Михаила Сергеевича. Моя признательность ему за-сияла новыми красками.
«Многая Лета…». – М., 2001, с.341.
Портрет и сегодня висит на том же месте
=============
вот здесь М.С. Горбачев о картине,
на 45:56
Д/ф «Другой Андрей Мягков»
https://youtu.be/LqN0M4h0AZo
=========================
Михаил Горбачев и Андрей Мягков были в гостях у Олега Ефремова на его последнем дне рождения 1 октября 1999 года:
Андрей Мягков: А я помню, Михал Сергеич, как вы пришли на премьеру к нам, «Горе от ума». И всю нашу труппу потрясли. Почему? Тогда вы еще были генеральный секретарь. Я в роли Репетилова чуть-чуть хотел осовременить Грибоедова. И вместо «в Камчатку сослан был, вернулся алеутом...» сказал «в Камчатку сослан был, вернулся демократом...». А время такое было активное, переход от коммунистов к демократам, и зал это принял, но... приходит Михал Сергеич за кулисы и говорит: «Андрей, Грибоедов так не писал. Он писал: „Вернулся алеутом“. По-моему, так гораздо лучше». Мне было так стыдно, так стыдно!.. И после этого я ни-ког-да больше не вставлял «вернулся демократом».
Это сказал президент, первый, интеллигентнейший, который мог до сих пор руководить Россией! Обязан был! И Россия не была бы в таком положении! Россия будет в хорошем положении. Вырулит. Мы никуда не денемся. А сейчас у нас одно счастье — Олег Николаевич и Михаил Сергеевич. Ребята, дай вам бог жизни.
https://www.mk.ru/amp/culture/2012/09/30/754928-poslednyaya-osen-patriarha.html
=================
Приглашаю всех в группы «ПЕРЕСТРОЙКА - эпоха перемен»
«Фейсбук»:
https://www.facebook.com/groups/152590274823249/
«В контакте»:
http://vk.com/club3433647
=====================
Портрет Андрея Сахарова.
