- Выдвигали их вместо старых бонз, - сказал он, - а получили ту еще «молодую гвардию».
Внешнюю политику и особенно объединение Германии большинство из них не принимали, но по инерции прежнего времени еще не решались открыто обличать. Проще было громить «разгул демократии» и взывать к твердой руке. Но они вполне могли бросить вызов и по «германскому вопросу», казалось бы уже решенному – но не так, как им хотелось бы.
В МИДе тоже не всем нравилось, что немецкий поезд уже ушел. Среди мидовцев, особенно германистов, было немало людей, которые на протяжении десятилетий искренне защищали политику «двух германских государств», закрепленную берлинской стеной и колючей проволокой, но опровергнутую немцами. Простые люди у нас, судя по проведенным тогда опросам, восприняли происходящее, в том числе перспективу ухода наших войск из Германии, без истерики и даже позитивно, в то время как военная, внешнеполитическая и пропагандистская элита пыталась навязать арьергардные бои.
«Искусство отпускать», прощаться с прошлым, с «союзниками», которые нас никогда не любили, с геополитическими мифами – не самая сильная наша сторона. И до сих пор так.
**
Я убедился в этом на второй встрече министров стран «2+4» в Берлине в середине июня. Шеварднадзе опять пришлось ехать на эту встречу с позицией, удержать которую было просто невозможно. Документ, озаглавленный «Основные принципы международно-правового урегулирования с Германией», был довольно своеобразным лоскутным одеялом. Чего там только не было: от уже решенных при общем согласии вопросов (об окончательности границ Германии после объединения) до требований, которые могли вызвать разве что ироническую улыбку: предлагалось, чтобы на переходный период в пять лет все договоры, заключенные двумя германскими государствами – в том числе Варшавский Договор – сохраняли свою силу.
Беседа Шеварднадзе с Бейкером в помпезном и почему-то плохо освещенном зале советского посольства в Берлине шла тяжело. Было видно, что оба чувствуют себя не в своей тарелке. Все стало ясно уже во время фотографирования. Один их корреспондентов спросил Бейкера:
- What’s your impression of the Soviet working paper?
- I am underwhelmed («Впечатление не очень»), - ответил госсекретарь.
Во время беседы Бейкер повторял, что понимает: стремительные темпы объединения Германии ставят перед Советским Союзом массу проблем – политических, военных, психологических, экономических. Скажите нам конкретно, говорил он, что вам нужно, чтобы облегчить эти проблемы, и мы постараемся пойти вам навстречу.
Шеварднадзе был, конечно, связан инструкциями. Для него механизм «2+4» был именно средством смягчения всех этих проблем. Но вместо этого приходилось стоять на заведомо «непроходных» позициях.
**
Дома жизнь «била ключом» - и, как говорил Дон Аминадо, по голове. На съезде КПСС Горбачеву удалось отбить атаки сторонников «жесткой линии», но главное впечатление произвело другое – Ельцин заявил о выходе из партии, и за ним, как обычно у нас, толпой, от Горбачева стала уходить интеллигенция. Верховный Совет России начал принимать решения, разрушающие союзную финансовую систему – разумеется, под лозунгом «ускорения реформ». Консерваторы теряли терпение. Честно говоря, я до сих пор не очень понимаю, почему что-то вроде ГКЧП не произошло уже тогда.
Когда внутриполитическая ситуация подходит к точке кипения, внешнеполитические дела обычно приходится откладывать. Да и вообще июль-август – время отпусков. Но в те дни и недели вопрос стоял так: грядет окончательное оформление германского единства – либо с нами, либо без нас… а то и, не дай Бог, против нас.
Накануне парижской встречи «2+4» в Москву прилетел Коль. Теперь уже все поняли, что надо не тянуть старую резину, а договариваться по конкретным вопросам, и договариваться, прежде всего, с ним. Из Москвы Коль и Горбачев вместе с Геншером и Шеварднадзе отправились в Ставропольский край, в никому прежде неизвестное горное местечко Архыз. Теперь это название вошло в историю, во всяком случае в историю Германии.
Два человека, с которыми я вместе работал, которых уважал, были там вместе с президентом и министром – Черняев и Квицинский. Обоих уже нет на свете. Фронтовик Черняев и молодой по сравнению с ним Квицинский относились к объединению Германии по-разному. Для Квицинского это было прежде всего отступлением, для Черняева – избавлением, платой за старые ошибки.
**
Самолет с мидовской делегацией, направлявшейся в Париж, дожидался министра в аэропорту Минеральные Воды. Сколько придется ждать – мы не знали. Одни сидели в самолете, другие прошли прямо по летному полю в здание терминала, тогда очень скромное. В «депутатском зале» висел огромный портрет Ленина. Время тянулось, ползло, мы ждали. Ожидание – неотъемлемая часть работы дипломата.
Наконец, сообщили, что переговоры в Архызе закончились и вертолеты вылетели в аэропорт. Мы вернулись в самолет… Шеварднадзе и Квицинский сначала прошли в салон министра, потом Квицинский вышел к нам.
- Ну что? – спросил многолетний заведующий «третьей Европой» Бондаренко, чья неприязнь к немцам и отношение к объединению были всем известны.
- Германия будет объединенной, права четырех держав прекратятся, Германия обязуется сократить свои войска до 370 тысяч военнослужащих, - ответил Квицинский.
- А НАТО? – почти жалобно спросил Бондаренко.
- Германия будет членом НАТО. Территория Восточной Германии будет иметь особый статус. Структуры НАТО на нее распространяться не будут. Наши войска останутся на переходный период.
Я подумал, что это максимум, который мы могли получить. Впервые ФРГ брала на себя обязательство о значительном сокращении своих войск (кстати, я из любопытства посмотрел, какова численность бундесвера сейчас – оказалось, еще в два раза меньше, 183 тысячи). Другие обязательства ФРГ были потом включены в Договор об окончательном урегулировании в отношении Германии, подписанный в Москве в сентябре. Но главное было уже сделано.
**
Может быть, Бейкер предпочел бы, чтобы эти договоренности были достигнуты не в Архызе, а в Париже, но виду он не подал. Упомянул о принятой за несколько дней до этого Лондонской декларации НАТО, в которой альянс декларировал переход от военной к преимущественно политической концепции, и сказал, что активно продвигал ее принятие. Там было положение о том, что НАТО не считает страны Варшавского Договора своими противниками. Относилось это, конечно, к СССР.
В общем, мне кажется, все почувствовали облегчение. Разговор сдвигался на другие темы. Вид и интонации у Бейкера были не триумфаторские, а скорее чувствовалась неясная тревога. Среди прочего говорили и о нашей экономике. Нам непонятно, говорил Бейкер, почему ваши экономисты не могут договориться о программе перехода к рынку. Я попросил моих помощников – он кивнул на Дениса Росса и Роберта Зеллика – проанализировать эти программы, и они не нашли существенных различий.
- Да, - ответил Шеварднадзе, - мне тоже говорят, что они на 80-90 процентов одинаковые.
- Надо что-то выбрать и твердо осуществлять, - посоветовал Бейкер.
============
Дмитрий Никонов:
Павел Русланович, большое спасибо за этот рассказ. У меня с этой встречей М.С. с Колем в Архызе связано личное воспоминание. После встречи, кортеж с М.С. ехал в аэропорт в Минеральных Водах и по пути остановился в центре Пятигорска. М.С. вышел к собравшейся толпе, в которой случайно оказался и я -- в то время второкурсник пятигорского иняза. Каким то непонятным образом толпа вынесла меня вперед и я оказался прямо перед ним. М.С., немного осмотревшись, почему-то подошел прямо ко мне и завел разговор о перестройке и о том, насколько она важна. К сожалению, разговора по существу не получилось -- внезапно меня оттеснила очень энергичная дама, сразу пустившаяся в рассуждения о своей поддержке линии партии и т.п. Но этот эпизод мне, конечно, запомнился на всю жизнь -- нечасто молодежи из провинции удавалось "прикоснуться к истории". Очень скучаю по тому времени и тем надеждам, которые оно принесло.
