"И только правда ко двору"
Еженедельник "Аргументы и Факты" № 48 26/11/1988
С писателем Анатолием ПРИСТАВКИНЫМ беседуют наши корреспонденты Р. ВАЛИТОВА и Г. ЛЕБЕДЕВА.
КОРР. Анатолий Игнатьевич, недавно были опубликованы отрывки из вашей новой повести "Кукушата, или Жалобная песнь для успокоения сердца". Ее герои не знают правды о своем прошлом; растут этакими болванчиками, но наступает прозрение, которое оборачивается невероятной жестокостью с их стороны. В этой ситуации можно усмотреть аналогию с сегодняшним днем: восстановление исторических истин, ревизия сталинщины, брежневщины. Они вносят растерянность, сумятицу в умы, отмежевывают одних от других. Не окажемся ли мы в роли этаких кукушат?
ПРИСТАВКИН. Я хорошо знаю, что такое жизнь без биографии. Вместо собственной истории - легенда. Наступают странные сдвиги в сознании. Однажды, убежав из детдома, я провел около двух месяцев в яме, съел всю траву, насекомых, потом принялся за собственную руку. И меня оттуда никак не могли вытащить, я кричал и кусался, как звереныш. Я" стал им, а яма моей норой, единственным домом.
Правда это всегда болевой шок, но на нее вся надежда. Она должна питать нашу мораль, нравственность. Сталинщина такое натворила, что расхлебывать и расхлебывать. Фальсифицировалась история, происходила подмена культурных, нравственных ценностей. В какой-то степени нам тоже была уготовлена участь кукушат: корни отсечены, потому что прошлое за семью печатями упрятано и будущее за нас расписано.
И вдруг завеса с тайны слетела, и обнажилось многое из того, о чем мы не знали. Горечь, боль, разочарование, стыд, страх - какая волна чувств захлестнула нас, прозревших! Она разметала кого - налево, кого - направо. И это хорошо. Стало ясно, кто есть кто. Правда - это единственное, что вылечит наше общество, поможет делу перестройки.
Больше чем кто-либо, по-моему, сегодня это понимают писатели. Осознают всю ответственность момента, поэтому и книги у них рождаются такими горькими, такими беспощадными.
КОРР. Среди них и ваша повесть "Ночевала тучка золотая", с такой откровенностью заговорившая о том, о чем долго умалчивалось, - о лишении прав, уничтожении сталинским режимом целых народов. С поразительной прозорливостью повесть поставила национальные проблемы в ряд неотложных за несколько лет до конфликта в Нагорном Карабахе, Прибалтике.
ПРИСТАВКИН. Эта книга мое пережитое. Я ничего не придумал, все, о чем в ней рассказано, происходило на самом деле, и волею судьбы, которая забросила наш подмосковный детский дом на Кавказ, я стал очевидцем тех далеких событий. Знаете, один из тех, кто выселял тогда чеченцев, бросил мне упрек: "Зачем ты об этом написал? Это нельзя вспоминать... Подобные открытия нужны только на Западе".
Сейчас Суламбек Мамилов снимает по повести фильм. Суламбек подарил для нее несколько историй из своей жизни, за что я ему очень благодарен. Например, эпизод, когда могильными камнями стелют дороги... Этот человек все положил, чтобы делать мою картину. Пожертвовал "Хаджи-Муратом", съемки которого пробивал десять лет.
Снимается картина в тех самых местах. Когда чеченцы узнали, что денег на какие-то эпизоды может не хватить, они предложили свои.
После выхода повести моя московская квартира превратилась в "комитет по делам национальностей". Письма идут отовсюду. Их больно читать. Из головы не выходит письмо одного шофера. За год до окончания войны он попал в больницу, где лежало множество татарских детей. Потом они вдруг исчезли куда-то. Привезли новых, но и они вскоре пропали. Потерявшего сознание, его по ошибке отправили в морг. Очнулся он среди трупов тех самых ребятишек.
Позже шофер узнал, что татарских детей, родители которых бедствовали, были лишены пищи, крова, отправили на подкормку, но их желудки не выдержали, и они погибли.
А кто знает о страданиях крымских греков, которые, кстати, доставляли в осажденный Севастополь воду и среди которых не было предателей? Их выселили в Казахстан. Сибирь. А где они теперь?
А чеченцы-аккхинцы? Их так и не вернули в родные места, а только разрешили хоронить на своих старых кладбищах близких. В их домах, на их земле живут уже внуки и правнуки горцев, которых сюда тоже насильственно переселили. Они не виноваты ни в чем, но как разрубить этот узел?
Такое творилось в те годы, что кровь в жилах стынет. У меня друга распяли так же, как одного из Кузьменышей. Но не на заборе, на дереве. И то, что Колька спасает Алхузура, обретает в нем брата, - в этом философский, если хотите, христианский мотив повести. Распятие, вознесение героя и его воскрешение в облике другого, другой национальности.
КОРР. Вашу повесть называют обжигающей. Читаешь - и кажется, что сердце вот-вот остановится - не хватит воздуха. Расскажите, как она писалась и выходила в свет.
ПРИСТАВКИН. "Тучке" предшествовала другая повесть - "Солдат и мальчик". Она была написана в 1971 г., но ее раскритиковали за то, что автор увидел какую-то не известную никому войну. Ни один писатель-фронтовик меня не защитил. Позже я понял почему. Фронтовики знали войну со стороны фронта, тыл им представлялся некоей героической массой из баб, которые стоят у станков, мужиков, которые пашут поле. Этот стереотип очень надолго вошел в литературу. Я же показал тыл, оказавшийся пострашнее войны: банды, спекуляция, насилие над детьми, жесткая система отношений. Поэтому подвергся остракизму со стороны критики, и повесть не издавали книгой 11 лет.
Каждые десять лет я почему-то возвращался к теме: дети, война, сиротство. Каким-то особым образом выходить на материал мне не приходилось, наоборот, его приходилось поглубже прятать в себя, чтобы он не разорвал душу. Когда носить его становилось невмоготу, я хватался за перо и выплескивал. Так случилось и с "Тучкой".
В 1981 г. я закончил повесть, но у меня не было какого-то легального способа обнародовать ее. Причины не только в самой повести, а и в той обстановке, которая царила в стране, в Союзе писателей, где меня считали писателем боковым, ненужным. С 1969 по 1979 г. я не смог опубликовать ни строчки прозы. Как говорят, перебивался на очерках. Ко времени "Тучки" у меня в столе лежали еще три неопубликованные вещи: "Рязанка", "Судный день", "Солдат и мальчик". Обстоятельства складывались так, что я всегда работал, как говорится, с вывернутой шеей, потому что приходил к читателю с опозданием на 7 - 9 и больше лет.
Словом, я выбрал для обнародования повести не совсем легальный путь, но другого не было. Собрал у себя на квартире друзей и устроил читку. Когда обзванивал, соврал, что приглашаю на вино "Изабелла", которое недавно привез с Кавказа. Естественно, все пришли, и, выбрав момент, я попросил разрешения прочитать одну-две главы из "Тучки". На лицах отразилось неудовольствие, но деваться моим гостям было некуда.
И вот прочитал одну главу, вторую - слушают. Третью начал, чувствую - не могу больше, слезы душат... Кто-то отобрал у меня рукопись и стал читать дальше. Так мы просидели два с лишним часа, потом молча разошлись. Я понял, что что-то произошло. А один из гостей подошел ко мне и сказал с оглядкой: "Спрячь это...". Мой друг Леня Жуховицкий спрятал повесть у своих родителей. Была надежда, что, если те экземпляры рукописи, что лежали дома, арестуют, хоть один сохранится. Недавно Жуховицкие-старшие обратились ко мне с просьбой дать им почитать "Тучку" и очень удивились, когда узнали, что она долгое время хранилась у них в доме.
КОРР. А что произошло потом, после читки рукописи?
ПРИСТАВКИН. Произошло то, чего я никак не ожидал. Все мои слушатели позвонили почти одновременно и попросили почитать "Тучку". Я стал давать, и она пошла, пошла... На тот день, когда повесть стала уже в какой-то степени легальной, ее прочитали человек шестьсот. Среди них было очень много хороших, честных людей. Евтушенко, например, услышав от кого-то о "Тучке", попросил разрешения взять ее на неделю, но прочитал меньше чем за ночь. Разбудил меня в четыре утра и долго говорил о том, что значит для него эта повесть. Потом он мужественно поддерживал повесть до самого дня ее публикации.
Я долго добивался обсуждения повести в Союзе писателей, наконец оно было назначено на 20 декабря 1985 г. Вести его взялся Феликс Кузнецов, а содокладчиками вызвались Шугаев и еще несколько писателей. В Каминном зале Дома писателей набилось много народу, стояли на лестнице, в ресторане.
Заседание проходило бурно. Шугаев сказал, что нелитературно, ненужно и необъяснимо все, что касается положения на Кавказе. Кузнецов добавил, что повесть зазвучала бы, если бы Приставкин переделал этих непонятных черных людей в горах в оставшихся там фашистов. На что Игорь Минутко с возмущением ответил, что сейчас на глазах у присутствующих вы сотворяете из писателя диссидента.
КОРР. Как вы считаете, может ли сегодня повториться все то, что произошло с вами?
ПРИСТАВКИН. Думаю, что нет. Я сужу об этом хотя бы по тому, как прошло обсуждение романа Анатолия Злобина "Демонтаж". Не было страха перед микрофоном, не запрещали вести стенограмму. В будущем году этот сатирический роман о Сталине будет напечатан в журнале "Нева".
Но все же осмелились на такое обсуждение не прозаики, а очеркисты. Дело в том, что сам Союз писателей остался прежним. Подтверждение тому - наша неудавшаяся попытка ввести сменных секретарей. Пленум правления Союза писателей не проголосовал за него.
Но какие-то изменения уже происходят. Например, мне впервые не воспрепятствовали в поездке за рубеж, и я смог принять предложение Баварской академии искусств. У меня там был вечер, на который пришло много писателей-эмигрантов. Я встречался с Войновичем, Владимовым, Синявским. По приезде написал статью об эмиграции, о том, что в нашу культуру надо возвращать такие имена, как Некрасов, Коржавин, Войнович, Аксенов, Копелев.
КОРР. И все-таки, Анатолий Игнатьевич, что вас как писателя обнадеживает в нынешнем состоянии общества?
ПРИСТАВКИН. Я бы сказал, что основная надежда сегодня на тех людей, которые активно помогают перестройке. Среди них академик Лихачев, писатели Бакланов, Адамович, Евтушенко. Сейчас каждый совершает поступки, чтобы хоть на сантиметр продвинуть перестройку. Естественно, что я тоже пытаюсь это делать. Как только приехал из Мюнхена, добивался публикации произведений Войновича, и не только его.
Какие проблемы надо решать в первую очередь? Проблему детей и женщин. Французский утопист Фурье говорил, что нравственный и социальный уровень общества определяется отношением в нем к женщинам. Я добавлю - и к детям. По статистике только каждая пятая женщина в стране рожает без патологии. Детская смертность высока. Из того мизера средств, которые выделяются на здравоохранение, лишь 7% идет детским больницам и поликлиникам. Мы мало думаем о том, какое поколение вырастает, каким будет его нравственное и физическое здоровье.
КОРР. И в заключение нашей беседы разрешите поздравить вас с присуждением Государственной премии СССР!
https://aif.ru/archive/1650052
========================
ЧТО БЫЛО-ТО БЫЛО, НО БЫЛЬЕМ НЕ ПОРОСЛО.
В повести А. И. Приставкина «Ночевала тучка золотая», которая будет опубликована в третьем и четвертом номерах журнала «Знамя» за 1987 год, рассказывается о жизни беспризорников военной поры. В начале 1944 года один из детских домов Под московья, в котором нашли приют герои повести, переезжает на Кавказ. Подростки оказываются в местах, из которых незадолго до того были выселены чеченцы (как сообщает Советская историческая энциклопедия — в результате нарушения социалистической законности). Для детдомовцев начинается жизнь, полная драматических событий.
Анатолий Игнатьевич, я обратил внимание на поставленную в конце рукописи дату: 1981 год...
— Это год написания повести. Я написал ее за полгода, но знаете, как говорят? — он писал столько-то плюс всю прожитую жизнь. Ни одну мою вещь я не вынашивал так долго в душе, в сердце. Быстро получилось потому, что долго я бы не смог — она жгла изнутри, по-настоящему жгла. Писать о том, что пережил, это все равно что оперировать себя воспоминаниями.
— Так то ваша собственная жизнь!?
— Ну, художественный опыт ни когда, конечно, не бывает буквальным слепком действительного опы та, но все же многое было так, как описано, так, как на самом деле...
— Вы были беспризорником, ез дили с детдомом на Кавказ!
— Да, я скитался во время войны, жил, помню, три месяца в одной ямке за лесом, думая, что это мой настоящий дом, моя, так сказать, законная ниша в жизни. Я был членом бродячей шайки, меня про игрывали в карты, словом, те места, где рассказывается о «блатном и беспризорном мире», написаны, уверяю вас, с личным знанием дела. Как и многое другое.
— Но дата в рукописи «1981 год» говорит о том, что между написани ем повести и опубликованием про шел достаточный срок. Очевидно, это тот срок, когда ваша рукопись «скиталась» по редакциям журна лов, являя собой образчик «беспри зорного» произведения литерату ры!
— Сейчас, когда счастливо за вершается печатная судьба повести, мне не хотелось бы вспоминать, где, как и по каким мотивам ее отверга ли. Лучше добрым словом помянуть тех, кто был ее друзьями, ходатая ми. Очень помогал Евгений Евту шенко и многие другие. Хотелось бы именно им посвятить книжное издание повести.
— Впервые о ней, если не ошиба юсь, упомянул в речи на писатель ском съезде Алесь Адамович, упо мянул в перечне произведений достойных, но еще не увидевших свет.
— Да, я ему очень благодарен. Первыми читателями случайно ока зались и мои студенты Литинститу- та. Я иногда провожу с ними семинары в лесу, у костра. Так вот, я как-то взял — чтобы разжечь костер — ворох скомканной бума ги. Это были варианты и черновики.
— Но ведь рукописи не горят, Анатолий Игнатьевич!
— Еще как горят! Но это были все-таки варианты... Потом ребята мне сказали, что не все сгорело, кое-что они взяли почитать, заинте ресовались.
— Мне бы не хотелось пред восхищать впечатление читателей, но, думаю, за журналом будут в библиотеках очереди. Думаю, вам вообще повезло, что нашелся жур нал, который, так сказать, удочерил вашу «беспризорную повесть».
Сказанное отнюдь не означает,
что все конфликтующие с некото
рыми порядками в стране были
нравственно безупречны. Были и к социализму. Но часть этой цены честолюбцы, и мелкие задиры. уже пришлось отдать, когда ника Были и такие, кто добивался скан
дальной известности у себя дома,
рассчитывая тем самым обеспечить
себе место за его пределами. Не
стану также утверждать, что се
щим. Но ведь сегодня они, эти натуры, уже в духе и на крыльях времени, в русле общепринятых устремлений и обновленных подхо дов. Вчера им было гораздо труд нее.
ТИП ЧЕЛОВЕКА, готового с радо стной слезой «есть глазами началь ство», так как начальство и составля ет в его глазах отечество, издавна известен. Узнали мы и прямо проти воположный вариант: человек «ест глазами начальство» с гневом и воз мущением, но также готов уместить в его контуре всю страну, ее настоящее и будущее. Отожде ствление «по притяжению» сменя ется отождествлением «по отталки ванию». Ввиду исключительной рас пространенности начальства за его широченной спиной действительно трудно что-нибудь разглядеть: пе
временем, другие, находясь в плену этого «временного» времени, всту пили в разлад с самим идеалом.
Хочу еще раз подчеркнуть, что определить позицию было очень непросто, поскольку среди наших многочисленных житейских нехва ток, в их общей основе,была и все еще остается главная — нехватка социализма в целом. Именно этот принципиальный «дефицит» высше го общественного качества обуслов ливал собой, как мы теперь посте пенно осознаем, все прочие, боль шие и малые, дефициты. Появилась и закоренела в своем безразличии к судьбам нашего движения толпа «существователей», взявших девиз: «А нам все равно, жить-то надо». К тому же повседневно и настойчи во миллионам людей морочили головы идеологи-схоласты — эти изобретатели «отчетно-показатель ного метода» в обществознании, согласно которому: «если факты выпадают из схемы — тем хуже для фактов».
Попробуем мысленно перенести хотя бы то, что мы ныне свободно высказываем, в том числе и с самых авторитетных трибун, в недалекое прошлое. Каков был бы финал многих современных откровений в условиях ушедшего времени? Ведь тогда и библейская заповедь: «Не судите, да не судимы будете» звучала с мрачной юридической буквальностью. Вот и выходило — задушить в себе потребность прав диво осмысливать время, если уж она появилась, человеку было про сто не по силам, но и реализовать ее нормальным путем тоже сил и воз можностей не было. В конце концов и бюрократия ничего бы не стоила, если бы не умела защищаться. А она умела (и теперь, надо полагать, не разучилась).
Не только по образованию и вы ношенному мировоззрению, но и по семейной традиции, профессио нальному опыту я из идейных — из тех, для кого дело социализма и поиска внутри него, научного осмысления его проблем очень рано стало кровным, совершенно личным. Поэтому наплывали мо менты — или чаша терпения посте пенно переполнялась, или какой- нибудь особенно возмутительный факт неожиданно падал в нее,— когда, несмотря на трезвое понима ние сиюминутных реальностей и возможных для себя последствий, смолчать означало все равно что спустить личное оскорбление, без ропотно снести пощечину. (О кон кретных фактах скажу чуть позже). Выбор тут, сами понимаете, чистая условность, а по высокому счету выбора нет. Как нет его, допустим, в «Быть или не быть» Гамлета, хотя знаменитый вопрос поставлен через
— В том, что редакция берет на
себя ответственность, я вижу знак ди, я был там...
Последствия теперь общепризна-
ны. «Проблемы в развитии страны
нарастали быстрее, чем реша
лись,— оценивал эти последствия
в Политическом докладе ЦК XXVII
съезду КПСС М. С. Горбачев.—
Инертность, застылость форм и ме
тодов управления, снижение дина
мизма в работе, нарастание бю
рократизма — все это наносило не
малый ущерб делу. В жизни советские люди, которые также всегда зависит от мировоззрения. общества начали проступать застой многое понимали? Несомненно, Именно так — не от самой действи ные явления». следует, поскольку идея перестрой тельности, которая у всех перед
между автором и издателем.
- Но в ту пору, когда вы сели писать свою вещь, вы ведь не могли не думать о том, что скорей всего вы пишете, как говорится, «в стол».
— Писатель вообще не должен думать об этом. В стол или не в стол. Подобные мысли мешают писать объективно, раскрепощенно, безот носительно к тому, можно или нельзя. Он весь в предмете изобра жения. Мешает, если хотите, даже «попутный ветер» конъюнктурно- сти.
— Вы хотите сказать, что конъ- юнктурность бывает не только, так сказать, консервативная, как ставка на осторожность, бесконфлик тность, но бывает и конъюнктур- ность, исповедующая «скандальную прямоту», сенсационное фрондер ство и в конечном счете псевдосме лость!
— Именно. «Чего изволите?» — это относится не только к ретрогра дам. Не лучше, видимо, и смелость по команде, правда с соизволения. Конъюнктура и есть конъюнктура.
— Вы говорите о рыцарях завизи рованного вольнодумства!
— О них, о них. До перестройки они были в первых рядах, и сейчас могут быть в первых рядах. Теперь они говорят: «Что? Надо правду писать? Хорошо, напишем». И пи шут. Но эта правда, сами понимаете, ненатуральная, подмоченная, ибо не выношена сердцем. Это имита ция правды, имитация смелости. Вот почему писателей лучше делить не на смелых или несмелых, а на настоящих и ненастоящих.
— Меня все-таки подмывает вер нуться к тому, что дает художнику первоначальный импульс взяться за тему... Вы же прикасались к тому, над чем витало замалчивание. Но здравому смыслу и чувству истори ческой справедливости трудно сми риться с самим фактом замалчива ния. Если что-то в истории случа лось — разве можно делать вид, будто этого не было! Вот этого я не понимаю, Анатолий Игнатьевич!
— Я тоже, Александр Иванович.
— Эта манера замалчивания пе реживает свои странности, свои, можно сказать, сюжеты. Я помню, как первого космонавта Юрия Гага рина чествовали на Красной площади, я был там.
- А сейчас показывают документальную съемку, как Гагарин кому-то что-то говорит, а вот кому — «отрезано». Так ведь? Это был Хрущев.
— Ну и зачем нужно отсекать такие кадры? Это же было!
Читая «Тучку», я обратил внима
ние на сцену, где чеченцы гладят
надписи на могильных плитах, ис
пользованных для строительства до
роги...
— Это рассказали мне друзья- чеченцы. Восстановление камней с могил предков — символ восста новления нации. И нужно об этом знать.
«Московские новости», номер 9 за 1987 год.
