В нашем «конце» его использовали, чтобы стало больнее. Кому это было выгодно?
Я назвал свой короткий (всего одна глава в книге) рассказ об Армении сбивчивым. Что ж, это так. Плавно и складно не получается. На меня здесь давят два груза. Один — невыносимо тяжёлый, огромный и мучительный груз увиденного и пережитого за две бесконечные декабрьские недели моего пребывания в республике. Что главное? Что выбрать? На чём задержать внимание? Для меня выбор невероятно сложен: всё ГЛАВНОЕ! Второй груз: я не могу и не хочу соперничать с сотнями писательских и журналистских работ, талантливых и не очень, правдивых и не совсем, но в которых подробно и ярко описана вся история трагедии в Армении. От начала и до... Чуть было машинально не написал: «до конца». Нет ей конца. И страшно, коли не будет...
А начало было всё же очень обнадёживающим. Техника для спасательных работ приходила уже с 8 декабря, приходила буквально нескончаемым потоком: сперва из соседней Грузии, из Азербайджана, с Северного Кавказа, своим ходом, хотя, как я выше сказал, «ход» её из Азербайджана был непростым. Потом — из других республик, из России. Все плановые поставки строительной техники с соответствующих заводов отменили и перенацелили на Армению. Железнодорожники больше чем вдвое увеличили скорость движения грузовых составов — с трёхсот километров в сутки до восьмисот. День и ночь за этим следил министр путей сообщения Николай Конарев. Решили: пока эшелоны идут откуда-нибудь с Урала, начать перебрасывать технику по воздуху. Тут и военно-транспортная авиация работала, и аэрофлотовцы. Конечно, без мелких ЧП не обходилось. То автокран в брюхо самолёта не влезает, надо кабину подрезать, то вес слишком велик, что-то сбрасывать надо... Мы проводили короткие «летучки» штаба в Ереване дважды в день — утром и вечером (что сделано, что делается, что надо сделать), так именно 9-го тогдашнему замминистра гражданской авиации Борису Панюкову крепко от меня досталось за эту вредную суету. Но и подействовало. Я каждый день в блокноте нечто вроде конспективного дневника вёл. Вот запись от 10 декабря: «2 часа ночи. В Ереване село 12 бортов. 12 — в воздухе. Ещё 6 — на подходе...». В Ереванском аэропорту, в Ленинаканском ежеминутно можно было задрать голову и просто сосчитать самолёты, чуть ли не гуськом летящие по большому и малому кругам ожидания. И садились один за одним. На разгрузку борта давали всего десять минут.
Мне напомнят: ведь и аварии были. Были, как не быть. К счастью, немного. А ведь в той обстановке ежесекундного аврала — сейчас анализирую — именно счастье, судьба не увеличили число авиакатастроф. Посадочная полоса работала беспрерывно, диспетчеров не хватало, у нас их во всей стране — не избыток, погодные условия тоже не особенно радовали. Плюс горы... Да и вообще аврал не способствует тотальному порядку ни в авиации, в воздухе, ни на земле. Вот я порадовался, что республиканское руководство в первые же часы беды призвало всех, кто способен, помочь вывезти пострадавших, а уже через несколько дней эти действительно беззаветные добровольцы начали сильно мешать планомерной работе. Дороги и улицы в городах были гак забиты, что «скорые помощи» часами к раненым продирались. Если использовать медицинские аналогии, то ситуация на дорогах Армении начинала походить на тяжёлый тромбоз — закупорку вен. Надо было вводить чрезвычайное положение.
Сегодня термин «чрезвычайное положение» вызывает лёгкую (или не очень лёгкую — у кого как) дрожь. Он начисто скомпрометирован непрофессио- нальностью властей в Тбилиси, Вильнюсе или уже в послепутчевое время в Чечено-Ингушетии. Не говоря уже о военной технике в Москве, которая в 1991 году призывалась то для «охраны» российских депутатов от «произвола» демократов, то гэкачепистами для «порядка» в Москве, то киношниками для съёмок зарубежного боевика об августовских событиях. Тогда этим термином баловаться не привыкли. Чрезвычайное положение объявлялось в действительно экстремальных условиях, а коли честно, так на моей памяти — в Армении впервые. Как его вводят, никто не знал. Даже военные. Подумали и решили взять в кольцо два разрушенных города, десантным войскам перекрыть въезды в них, в города то есть, поставить своего рода заставы (как раз танки и БТРы), а все ПОСТОРОННИЕ автомобили вывести из городов и разместить на импровизированных стоянках, как говорится, в чистом поле. Утром 10-го города были взяты в кольцо, на стоянках «в чистом поле» замерло более 50 тысяч машин.
Говоря о первых днях, когда тех же автокранов было — на пальцах сосчитать можно, вспоминаю, какая шла битва за каждый кран. Люди дневали и ночевали на развалинах СВОИХ домов — там, где стихией были похоронены и родные и близкие. Всякий старался заполучить кран на СВОИ развалины — разве этих людей возможно не понять? Но когда техника пошла потоком, то и драки за неё закончились. Тем более что ждать и надеяться на чудо люди могли только двенадцать дней: именно на двенадцатый день из-под развалин был спасён последний живой человек, подросток. Но о том, что он последний, мы узнали позже, да и разве можно было отнять у людей веру в лучшее? А если говорить об итогах, то всего из завалов спасатели — профессионалы и любители — извлекли 40 тысяч человек, из них 16 тысяч — живыми.
Профессионалов, к несчастью, было мало. Своих — вообще считанные единицы, службы спасения людей в экстремальных условиях у нас до тех пор не существовало, только горноспасатели и были. Мы в те дни поражались, когда видели оборудование спасателей, прибывших из-за рубежа. Мы и не верили раньше, что не в фантастических романах, а в реальной жизни существуют приборы, реагирующие на тепло человеческого тела, на стук сердца, на дыхание даже. И собак, умеющих ЧУЯТЬ людей под развалинами, у нас не дрессировали.
К слову, ничему нас Армения не научила. Разве что появились в разных городах группы, самостоятельно тренирующиеся спасать людей. Ничего у них нет — ни оборудования, ни приборов, ни тренажёров, ни даже порой помещений. Осенью 1991 года в Ленинграде, то есть, извините, Санкт-Петербурге, в песчаной горе Парнас Шуваловского парка засыпало двух подростков. Двое суток спасатели выгребали песок, используя обыкновенное цинковое корыто и штыковые лопаты с обломанными черенками. Одного ребёнка спасли, другой так и погиб под тяжестью песка. Комитет мэрии по чрезвычайным ситуациям с чрезвычайной ситуацией дела иметь не пожелал. Никогда не плачущий бывший большевик, а ныне мэр города Анатолий Собчак на пресс-конференции жёстко заявил, что спасать детей — не дело мэрии. Напоминаю, он не был в Армении, он не видел сотни детей, извлечённых спасателями из-под руин, детей с переломанными, оторванными ручками и ножками, детей полузадохнувшихся, детей изуродованных, искалеченных, погибших. У мэрии Санкт-Петербурга — совсем другие дела. Тогда, в дни трагедии в Шуваловском парке, мэр не отходил от посетившей «колыбель революции» Маргарет Тэтчер. Полагаю, что если бы она узнала о засыпанных в горе подростках, то сама, без Собчака, поехала бы в Шуваловский парк...
А в Армению летели добровольцы из многих стран мира. Первыми — на второй день! — прибыли спасатели из Франции, которые привезли одежду, медикаменты. Только за первые сутки работы они извлекли из-под развалин более шестидесяти человек. Когда случилась беда в Чернобыле, многие руководители многих держав не только помощи не прислали, но и упрекали нас в «создании угрозы жизни и здоровью Европы». В Армению прилетали самолёты с продовольствием, палатками, одеждой, медицинским оборудованием и лекарствами, с добровольцами врачами, спасателями из сорока стран мира. Даже из Израиля, с которым тогда у нас не существовало никаких отношений, даже неофициальных. Беда Армении стала бедой не только всей страны, но и всего мира. Я дал указание Министерству иностранных дел: никаких ограничений на прибытие в Армению любых специалистов, любых грузов. Увы, но МИД СССР слишком запоздало отреагировал на события: даже переводчиков в Армению не прислал сразу, разговаривали с прилетавшими иностранцами чуть ли не на пальцах. Позже Шеварднадзе обиженно звонил мне: мол, почему не предупредил, не объяснил, что необходима активизация его службы... Я спросил: а разве тех добровольцев из-за рубежа, что прибывали в республику, кто-нибудь предупреждал, объяснял им, что необходимо?
Я встречался с прилетавшим в Армению американцем Армандом Хаммером, с ним я встречался и раньше, и потом, но тот раз выделяю особо. И со спасателями из Франции, Австралии, Италии, Америки, и со всемирно знаменитой мужественной хрупкой женщиной по имени мать Тереза. После нашего разговора я склонился перед ней и она деловито перекрестила меня, благословив. Горжусь этим благословением по сей день, как горжусь и благословением Католикоса всех армян Вазгена I, с которым в эти тяжкие дни тоже встретился и беседовал на земле Армении. Помню его слова, обращённые в те дни к народу:
«После молитвы и траура обратили наши лица к убитому тревогой народу и к нашим разрушенным городам, со скорбью в сердце, но без отчаяния, не чувствуя себя побеждёнными. Со светлой верой, несокрушимым духом, могучими руками стойко примем нашу судьбу, мужественно перенесём любые испытания...»
Я никогда не думал, что интернационализм — не абстрактное понятие, придуманное Лениным, а живое, дышащее, мощное. Когда люди всего мира — вне зависимости от возраста, пола, цвета кожи, благосостояния — хоть чем-то, хоть самой малостью, хотели помочь армянскому народу.
Когда я вернулся в Москву, мой пятилетний тогда внук Коля с гордостью сообщил мне:
— Дедушка, я тебя по телевизору смотрел, слушал, и всё-всё видел. А потом свою копилку разбил и послал денежки в Армению.
Я знал, что он целый год складывал в кошку-копилку монетки: собирал на велосипед. Дочь Марина, Колина мама, рассказала, что как-то после очередной программы «Время» он пришёл к ней с глиняной кошкой и попросил разрешения разбить. Денежек оказалось — двадцать семь рублей с копейками... Коля, школьник уже, до сих пор хранит в ящике стола квитанцию о почтовом переводе.
А скольким потерявшимся и растерявшимся детям нашёл родных Советский детский фонд, уже 8 декабря открывший свой постоянно действующий штаб в здании Ереванской филармонии! Скольким детям и вообще семьям помогла газета «Надежда», организованная в те дни комсомольскими журналистами Армении и прилетевшими сюда корреспондентами еженедельника «Семья»! Дети искали и находили родителей. Родители искали и находили детей.
И всё же женщины и дети Армении уезжали из поверженных городов и сел. Я приехал на вокзал в Кировакане, втиснулся в состав, уже готовый к отправке, прошёл по вагонам, прощаясь с женщинами и ребятишками. На перроне молчаливо и грустно стояли мужчины. Сколько вагонов я прошёл насквозь, не помню. Лишь врезался в память постоянным рефреном звенящий вопрос: «Мы вернёмся?». Я очень хотел верить, что все они вернутся на Родину, в новые дома, может быть, в новые города или сёла, заживут по-старому, кто как умел... Моя ли вина, что не получилось по-старому?
Вновь скажу: я не воссоздаю здесь хронологию нашей спасательной и восстановительной работы в Армении, я просто сам с собой рассуждаю: всё ли сделано, что хотелось?
Что не сделано? Почему не сделано? И опять, как рефрен: кому же было выгодно, чтобы всё остановилось, замерло, замёрзло?
Мы ведь уже вовсю ломали, проектировали, восстанавливали, строили заново. На конец года в восстановительных строительных работах было занято почти 70 тысяч человек со всей страны, а также из-за рубежа. Строительные работы были оценены в 8,5 миллиарда рублей. Мой заместитель по Совмину Баталин жёстко подгонял проектантов, да и сами строители их подгоняли, эшелонами прибывая в Армению. Разгружались, выстраивали для себя временные городки из вагончиков, рассчитывали жить и работать здесь несколько лет — до полного восстановления разрушенного. Уже 7 января 89-го, ровно через месяц после трагедии, был заложен в Ленинакане первый дом. Да ещё раз скажу, всё это здорово ударяло по нашей ПЛАНОВОЙ работе в народном хозяйстве, попросту притормозило её. В Армении мы ускорялись, в Армении... Но разве хоть кто-то мог упрекнуть нас за это? Мы жили бедой, вся страна жила бедой, и мы вытащили бы республику из этой проклятой дыры-беды, если бы...
«Карабахский конфликт» возродился с новой силой. Вновь начались демонстрации, вооружённые стычки, полилась кровь. Азербайджан то и дело прибегал к откровенной блокаде Армении, не пропуская через свою территорию составы, гружённые строительными материалами и техникой. Тысячи строителей в районе землетрясения сидели попросту без дела. А потом снимались и улетали: кому охота жить вдали от дома и не делать того, ради чего покинул дом. И внутри самой Армении появились различные политические движения, которые довольно легко отвлекли людей от помощи в зоне бедствия. Сначала беда Армении перестала быть ОБЩЕЙ, а потом и вовсе забылась, как будто и не случилось никакого землетрясения, как будто и не остались без крова тысячи людей, как будто не живут калеками дети. Ненависть оказалась сильнее любви.
Только я, когда найдёт стих, ставлю на видеомагнитофон кассету, на которую жена каждый вечер записывала в декабре и январе кусочки из программы «Время» об армянской трагедии, смотрю, вспоминаю. Это — моя боль. Она не проходит. Телевизионный обозреватель Александр Тихомиров, бывший в Армении с первых дней беды, обронил в одном из своих репортажей фразу. Так она, примерно, звучала: если бы горе имело силу, то оно разметало бы все завалы в зоне бедствия. Страшно, но силы у армянского горя хватило не слишком надолго. А теперь, когда каждая республика живёт самостоятельно, стремится везде и всегда подчеркнуть свою суверенность и независимость, как сможет Армения залечить раны? Да и сможет ли — одна?
Я смотрю видеокассету, а жена старается найти предлог, чтобы выключить магнитофон, отвлечь меня от воспоминаний. Боится, что опять долго не засну, стану думать: как там, в недостроенном Ленинакане? В непостроенном Спитаке? Ещё одна зима. Ещё одно испытание. Давно я там не был. С 89-го...
Наш с женой близкий друг, прекрасный русский поэт-свердловчанин (или теперь его екатеринбуржцем называть?), ныне покойный Лев Сорокин написал когда-то словно бы обо мне: «Боль свою можно годами носить, — кто принесёт утешенье? Больше всего не люблю я просить — в просьбе всегда униженье. Если не просишь, чего же пытать: „Как ты живёшь?“ — для проформы. В сердце беду у других прочитать — это работа сверх нормы».
В просьбе всегда униженье? Так это, так, и всё же доведись мне, атеисту, обратиться к Богу с единственной просьбой, умолил бы его: спасти нас от ненависти! Сколько же она поломала планов, судеб, жизней! Сколько ещё поломает...
Из вышедшей в 1992 году книги Н. И. Рыжкова «Перестройка: история предательств»
============================================
Приглашаю всех в группы «ПЕРЕСТРОЙКА - эпоха перемен»
«Фейсбук»:
https://www.facebook.com/groups/152590274823249/
«В контакте»:
http://vk.com/club3433647
==========================================================
